СИНГАПУР И МАЛАЙЗИЯ
Так получилось, что в декабре 2017 года я побывала в двух странах, о которых, как мне кажется, есть прямой смысл писать одновременно. Они до поры до времени были соединены общей историей, потом их пути разошлись, и поэтому мне было очень интересно сравнивать, что же за пятьдесят с лишним лет сумели сделать китайцы с Сингапуром и малайцы с Малайзией. Мы к этому придем позднее, а сейчас я хотела бы начать несколько раньше, например, со времен, когда обе эти страны были британскими колониями. Разумеется, история этих стран насчитывает многие тысячелетия. Следы пребывания первобытных людей уводят нас на 40 000 лет назад. Торговые пути привели в эти края китайцев и индусов в начале нашей эры, и на полуостров пришли вместе с ними буддизм и индуизм. Мусульманство начало распространяться среди малайцев только в 14 веке. История страны тесно связана с Индонезией, тут были португальцы, но современную историю обеих стран начала, пожалуй, Великобритания, появившись в лице своих подданных сначала в Сингапуре в 1819, а в 1824 году и в Малайе. Интересно, что первопроходец сэр Томас Стамфорд Раффлз, представитель Британской Ост-Индской компании, прибывший в Сингапур в 1819 году, до сих пор там почитаем, ему стоят памятники, его именем названы площади, крики о проклятых колонизаторах в Сингапуре не слышны. К моменту его прибытия на острове жили около 1000 человек, в основном малайцы и совсем немного китайцев. К 1860 году на том же острове уже жили более 80 000, и более половины из них китайцы. Большинство из них были бедными иммигрантами, работавшими на плантациях. Англичане немало понастроили в обеих странах, и прекрасные колониальные здания так же заметны в Сингапуре и Куала-Лумпуре, как они до сих пор бросаются в глаза в Индии. Также в наследство от англичан обеим странам досталось левостороннее движение и скопированная с британской парламентская система. Во время Второй мировой войны японцы оккупировали Малайю. Англичане численно по крайней мере вдвое превосходили японцев в битве за Сингапур, но серьезно просчитались – японцы ударили не с моря, как ожидалось, а пришли из Малайи по суше. Они правили более трех лет, правили жестоко, как в войну правят японцы. Авторитет Британии немало пострадал в этом регионе из-за военного поражения. После войны британцы пытались создать единый Малайский союз, но этнические малайцы сильно сопротивлялись предоставлению гражданства китайцам. Надо сказать, что и этнические китайцы тоже немало воды замутили, активно поучавствовав в руководстве Малайской коммунистической партией и немало там попартизанили с помощью коммунистического Китая. 31 августа 1957 года Малайя стала независимой страной, а в 1963 году обе эти страны стали частью Малазийской федерации. Вот тут-то и начинается самое интересное. В Малайзии пришла к власти националистическая мусульманская партия. О предоставлении равных прав китайцам и другим меньшинствам не могло быть и речи. Об отделении Сингапура от Малайзии я в этой поездке слышала две версии. В Национальном музее Малайзии в Куала-Лумпуре говорится о том, что преимущественно китайский Сингапур сам вышел из федерации в 1965 году. В Национальном музее Сингапура нам рассказывали о том, что его из федерации вышвырнули. Не знаю, вышвырнули ли его или вынудили уйти, но в музее показывают видеозапись выступления жесткого человека, первого премьер-министра Сингапура и отца нации Ли Куан Ю, и он там плачет. Энциклопедия также говорит о том, что первый и не слишком мною любимый премьер Малайзии Абдул Рахман порекомендовал парламенту исключить Сингапур из Малазийской федерации. Надо сказать, Ли Куан Ю было отчего плакать. Сингапур – это остров, лишенный каких-либо ресурсов. Даже питьевую воду и строительный песок им приходилось закупать в Малайзии. В довершение всех бед, треть населения симпатизировала коммунистам. Премьер Ли Куан Ю и поразительное трудолюбие китайцев совершили экономическое чудо –Сингапур перепрыгнул из третьего мира в первый за одно поколение. Сам Ли Куан Ю характеризовал себя и своих соратников как «группу буржуазных, получивших английское образование лидеров». Эти лидеры решили привлечь иностранных инвесторов и превратить город-остров в финансовый и торговый центр Юго-Восточной Азии. Решить можно все что угодно, я тоже могу решить стать королевой красоты, но это не значит, что у меня это получится. У них получилось все. Начинали они с самых мелких предприятий. В Национальном музее Сингапура фотографии примитивных производств – китайцы что-то паяют, китаянки что-то шьют. Но Ли Куан Ю лично обхаживал инвесторов, создавал для них благоприятнейшие условия, и чудо свершилось. В Сингапур поверили, американские корпорации вложили деньги в создание электронной промышленности Сингапура. Было создано столько рабочих мест, что исчезла проблема безработицы. Были отменены таможенные тарифы. Нерентабельным предприятиям позволили обанкротиться. Все было сделано жестко, талантливо и очень эффективно. Коррупция в азиатских странах – это почти образ жизни. Ли Куан Ю победил ее традиционным способом, повысив зарплаты государственным служащим, в частности, судьям, полицейским. На позиции судей привлекли лучших частных адвокатов и платили им соответственно. С людьми, обвиненными в коррупции, в стране расправлялись жестоко, вплоть до смертной казни. Сингапур иногда по-английски называют «The Fine City”. Это – игра слов, fine — «прекрасный»,...
Прочитайте большеПРАГА
Я очень люблю Прагу. Когда-то мой знакомый француз, изощренный и изысканный парижанин сказал, что Париж прекрасен, а Прага очаровательна. Я с ним не совсем согласна, в моих глазах Прага и прекрасна, и очаровательна в любое время дня и в любое время года. В августе по Европе лучше не путешествовать, толпы туристов летом затрудняют передвижение по узким улочкам старого города, но Праге к лицу и весенние цветы, и яркое ослепительное лето, и легкая грусть осени, и чистота только что выпавшего снега. Я знаю, что это несколько неожиданно, но у меня есть очень личное чувство вины перед чехами. Оно родилось утром 21 августа 1968 года, когда я узнала, что Советский Союз в очередной раз “протянул руку помощи” братской стране, и танки четырёх стран Варшавского договора вошли в Прагу. Участие во вторжении кроме Советского Союза, приняли Польша, Болгария и Венгрия. Румыния и Албания отказались присоединиться, а немцев из ГДР не приглашали — слишком свежа еще была память о предыдущем немецком вторжении. Давайте я сразу оговорюсь — я не была диссиденткой, у меня никогда не хватало для этого пороха. В шестьдесят восьмом я была молоденькой студенткой без малейшего доступа к самиздату, и все что у меня было — это влияние моего тишайшего, но инакомыслящего отца, моего тогда уже покойного дедушки –мудреца и талмудиста, показавшего маленькой мне, что можно в самом нетерпимом обществе отличаться от всех, и при этом жить в мире с самим собой, да моего выросшего в независимой предвоенной Польше и тоже уже умершего к тому времени умницы дяди. От них я научилась если не шагать не в ногу, то хотя бы думать не в унисон. Обсуждать свои взгляды мне было особенно не с кем, и даже с моей ближайшей школьной подругой мы стали откровенно говорить о политике позже, когда обе уже были замужем. Большая группа друзей-единомышленников появилась у меня гораздо позже; в то время, если не считать моей семьи, мне удавалось говорить на эту тему только с моим будущим мужем, мы в вопросах политики были абсолютно солидарны. Когда в университете начались занятия, в нашей группе, естественно, созвали собрание, посвящённое событиям в Чехословакии. На всякий случай, если кто-то из моих молодых читателей этого не знает, я упомяну здесь, что выступление против вторжения, против любой акции советского правительства означало автоматическое исключение из университета с волчьим билетом и почти гарантированную невозможность получить в будущем высшее образование. Меня потрясли выступления некоторых моих одногруппников, особенно одно, где до этого казавшаяся мне тихой девочка буквально кричала, что это наша земля, мы ее освобождали, и теперь имеем на неё полное право и не отдадим ее проклятым капиталистам. Я сидела с опущенными глазами и молчала, и за это мне тоже до сих пор стыдно перед моими чешскими друзьями. В своё оправдание могу только привести цитату из Юлия Кима: “На тыщу академиков и член-корреспондентов, На весь на образованный культурный легион Нашлась лишь эта горсточка больных интеллигентов, Вслух высказать, что думает здоровый миллион!” В этой датированной 1968 годом песне Ким пишет о единственной демонстрации протеста против вторжения в Чехословакию, когда на Красную площадь вышло семь человек, всего семь на всю Москву и на всю страну. Я знаю, что это оправдание не выдерживает никакой критики, потому что перед Богом и перед своей совестью мы всегда стоим голенькие, один на один. Хочу также напомнить всем тем, кто с праведным энтузиазмом осуждает Евтушенко за его непоследовательность, что он единственный из всех своих диссидирующих друзей послал в Президиум ЦК телеграмму, осуждающую это вторжение. Об этом пишет в своих воспоминаниях Василий Аксёнов, свидетель надежный и не слишком к Евтушенко пристрастный. Также, что ещё более важно, Евтушенко в 1968 написал стихи “Танки идут по Праге”. Я бы на это не решилась, и за это мне тоже стыдно. В первую же ночь в Чехословакию вошли 2 000 танков и войска численностью в 200 000. Был захвачен аэропорт, дополнительные войска перебрасывали по воздуху. Это было массированное вторжение, и активное сопротивление было минимальным. Пассивное сопротивление было наивным и трогательным — маленькие населенные пункты массово меняли названия на Дубчек и СвОбода, фамилии лидеров Пражской весны. На многих указателях писали “Москва”, как бы говоря русским войскам: “Уходите домой, мы вас не звали”. Какие-то войсковые части, по-моему польские, заблудились и нечаянно вернулись в Польшу. Эти фотографии я снимала в Музее коммунизма в Праге. Некоторые из них я помнила, но они меня опять поразили, и на меня нахлынуло все то же удушающее чувство стыда, о котором я уже писала. Этот снимок вызвал у меня сильную, почти до слез жалость к советским мальчикам, чьи отцы входили в Прагу всего на 23 года раньше, входили действительно как освободители, и Прага их встречала цветами. Из Евтушенко: “Танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков”. Наверное, второе самое страшное зло, которое...
Прочитайте большеВЕНГРИЯ
Прежде чем начать писать о своих личных впечатлениях, я сначала хотела бы коротко напомнить своим читателям не всегда общеизвестные исторические факты, в основном забредая в прошлое не дальше Второй мировой войны, хотя кое-где я буду говорить и об Австро-Венгрии, и о первой Венгерской революции, без этого честный разговор о Будапеште и о венгерском еврействе просто невозможен. Мы все помним, что во Второй мировой войне Венгрия была союзником нацистской Германии и принимала участие в военных действиях против Советского Союза, а также участвовала в оккупации Югославии. Миклош Хорти, регент и правитель Венгрии в трудное предвоенное время, крутился, запрещал и коммунистические и фашистские партии, но, опасаясь Сталина больше чем Гитлера, все-таки вошел в войну на стороне фашистской Германии. Раньше многих почуяв, куда все движется, он уже с 1942 года предпринимал попытки выйти из конфликта. Этот номер у него, в отличие от румынского короля Михая, не прошел. 19 марта 1944 года Вермахт оккупировал Венгрию, хотя временно и оставил Хорти у власти. Хорти не оставлял своих попыток и 15 октября 1944 года объявил о заключении перемирия с Советским Союзом и выходе Венгрии из войны. Тут немцы, ожидавшие нечто подобное, его полностью переиграли. Группа коммандос во главе с Отто Скорцени похитила его младшего сына. Они вывезли его завернутым в ковер в Германию и пригрозили убить, если Хорти-старший не подчинится. Все требования Третьего рейха были выполнены. Венгрия продолжила войну на стороне «Оси», и в Венгрии пришло к власти профашистское салашистское правительство Национального единства (название происходит от имени лидера нацистской прогерманской партии «Скрещённые стрелы» Ференца Салаши). Хорти-младший был отправлен в Дахау, но пережил войну. Сам Миклош Хорти был арестован. К этой теме я еще вернусь, а сейчас давайте поговорим о советском послевоенном периоде в жизни Венгрии. Советские войска с боями вошли в Венгрию в 1945 году, освободили ее от фашистов, и таким образом Венгрия оказалась в советской зоне оккупации. В 1945 году в Венгрии были проведены всеобщие демократические выборы. На этих выборах Независимая партия мелких хозяев получила 57% голосов, а коммунистическая всего лишь 17%. Ну, что сказать, коммунистов такие мелочи никогда не останавливали. Опираясь на поддержку советских оккупационных войск, венгерские коммунисты начали проводить т. н. “тактику салами”, потихоньку отрезая, как от палки колбасы, демократические свободы. За власть боролись по-всякому, например, популярного депутата парламента Бела Ковача в начале 1947 просто арестовали, вывезли в СССР и там осудили за шпионаж. Против лома нет приема, и уже в 1947 году коммунистическая партия стала в Венгрии единственной реальной политической силой, а в 1949 году выборы в Венгрии прошли уже по знакомой всем нам модели — голосовали за кандидатов одной партии, причем почему-то исключительно единогласно. Огромным подспорьем в борьбе за власть стало созданное еще в 1945 году Управление госбезопасности, широко применявшее обычные методы ГБ — запугивание, шантаж, аресты и пытки. Об этом я еще буду говорить подробно. Лидером коммунистической Венгрии стал Матьяш Ракоши. Его звали лучшим учеником Сталина, и он это звание подтвердил всей своей жизнью. Железной рукой проводилась насильственная коллективизация и индустриализация. С невероятной жестокостью подавлялось любое инакомыслие. 28 тысячам работников госбезопасности помогали 40 000 осведомителей. О, не воспетые никаким Достоевским осведомители, как интересно было бы понять, что ими двигало, что заставляло их писать доносы и всячески стучать на своих близких и знакомых, потому что на далеких и незнакомых особенно не настучишь. Один из венгерских осведомителей стал, можно сказать, моей личной болью. Вы помните прекрасный фильм замечательного без кавычек режиссера Иштвана Сабо “Солнечный свет”, по-английски “Sunshine”? Если вы его не видели, посмотрите, это нелегко, но он стоит того. Помните “Мефисто”, за который Сабо получил Оскара? В Венгрии, в отличие от России, архивы госбезопасности раскрыты, и оказалось, что обласканный всеми лауреат премии Оскара, материально прекрасно обеспеченный Сабо, еврей, да, увы, еврей, был осведомителем. Что двигало им — шантаж ли, зависть, вера в коммунистические идеалы? И какой жуткий конец блистательной карьеры, когда в 2006 годы сведения об этом были напечатаны. Вернемся к Ракоши. Увы, Ракоши тоже был евреем, как и глава госбезопасности в самое страшное время Габор Петер. Это больная для меня тема, я предпочла бы не знать их национальности, но знаю, и мне стыдно об этом писать, но умолчать было бы еще более стыдно. При Ракоши массово уничтожались его собственные соперники, лидеры партии; как всегда, революция — это Сатурн, в первую очередь пожирающий своих детей. Среди арестованных был глава Венгерской католической церкви кардинал Миндсенти, которого мы еще вспомним позднее, а также масса обычных людей, всего более 400 000. Экономическая ситуация обрушивалась, пятилетние планы в Венгрии работали так же блистательно, как в СССР. В 1953 году вскоре после смерти Сталина в СССР решили, что Ракоши слишком фанатичен, и его на посту главы правительства сменил другой коммунист — Имре Надь. И тут я подхожу к по-настоящему волнующей меня теме — теме Венгерской революции 1956...
Прочитайте большеБИРМА
Почему-то последние десять лет половина моих смешных или интересных историй начинается словами: “я прилетела туда больная”. Давайте я по традиции начну этими словами историю о Бирме, только больная я прилетела не в Бирму, а в Таиланд, и не сейчас, а много лет назад, и вообще, это случилось не со мной… Вот тут я шучу, случилось это как раз со мною в конце далёкого и нелёгкого для меня 2007 года. Мы с мужем прилетели в Таиланд на замечательную экскурсию, а во всех замечательных экскурсиях обычно задействован замечательный гид. Так вот, наш гид, гордая таиландка по имени Кейсара порекомендовала мне в Бангкоке замечательный массажный кабинет и сказала, что мне там сразу полегчает. Добравшись до рекомендованного мне места, я вошла в дом, который был похож на музей, так наполнен он был потрясающими произведениями искусства и антиквариатом из стран Юго-Восточной Азии, а на стене в приёмной почему-то висел портрет датского короля. Надо сказать, что таиландцы обожали и до сих пор обожают своего ныне уже покойного короля, и его портрет меня бы нисколько не удивил, но датский король в Бангкоке среди антиквариата… Мне сразу стало очень интересно. Совсем необычайный оборот мой визит принял, когда со мной заговорил сидящий там же белый мужчина, которого я приняла за ещё одного пациента. Я ошиблась. Человек этот оказался датским консулом в Таиланде из потомственной дипломатической семьи, чей прадед служил консулом или послом в Санкт-Петербурге в 19 веке, еще в той, царской России. Дом, в котором я должна была проходить массаж, принадлежал этому консулу, заядлому коллекционеру произведений искусства из региона. Вполне возможно, что он, пользуясь возможностями дипломатической почты, давно переправил всю коллекцию в Данию, и там открылся маленький музей, не знаю, не знаю. Портрет же датского корола там висел не из-за патриотизма владельца дома, а абсолютно по делу: мой собеседник приводил его к замечательному массажисту в этот кабинет, и тот очень королю помог. Естественно, мы с консулом очень хорошо побеседовали. Теперь вы знаете, что у меня общего с королём Дании – консул меня сосватал к тому же массажисту. Если вам интересно, это был совершенно необыкновенный массаж, и мне действительно полегчало. Но важно для нашей истории не это, а совсем другое. Во время беседы изъездивший весь регион консул упомянул, что самая интересная и совершенно недооцененная страна в этих краях — это Бирма или по-теперешнему Мьянма. Эта мысль запала, и мы решили, что в ближайшее время мы туда съездим. “Ближайшее время” наступило ровно через 9 лет, и вот мы наконец-то подошли к разговору об этой замечательной стране. Мне очень не нравится слово Мьянма, как-то совсем неаппетитно оно звучит, поэтому с вашего позволения я буду писать о Бирме. Как-то в этом слове больше экзотики и больше Киплинга, а в этой поездке я часто вспоминала его стихи. Итак, Бирма, декабрь 2016. Первое, что замечаешь в Бирме, это то, как неоднородно население, как много разных типов лиц ты видишь. И действительно, в Бирме живут более 100 племен, и в этом одна из причин ее серьезных проблем. Племена не всегда уживаются между собой, и, начиная с момента, когда Бирма обрела независимость от Великобритании, в каждый данный момент где-нибудь в маленькой Бирме идет маленькая, а иногда и большая война. Происходящее называют самой длинной в мировой истории гражданской войной. Журналисты нашли для этого название –“Внутренний конфликт в Бирме”. Конфликт продолжался и во время нашего пребывания там, но в те края ни нам, ни вам приезжать не следовало, самые красивые и исторически интересные места сейчас, по-моему, абсолютно безопасны, гораздо безопаснее, чем Париж, Лондон или Брюссель. Большинство населения в Бирме — это буддисты, а буддизм, как мы все знаем, хорошая и мирная религия. Хорошим и мирным людям с уходом колонизаторов очень не повезло — помимо прочих бед, в 1962 году в стране произошел не просто военный переворот, а переворот коммунистический, под лозунгом “К социализму нашим собственным бирманским путем”. Ну, мы с вами про социализм в отдельно взятой стране знаем все, мы это уже проходили. Прошли через это и бирманцы. Протесты и демонстрации жестоко подавлялись, и Бирма очень быстро превратилась в одну из беднейших стран мира. За пышными лозунгами революций всегда следует террор и нищета. Я это видела своими глазами, в частности, в несчастной Камбодже и вот теперь в Бирме, в странах, заселенных хорошими, мирными и трудолюбивыми людьми. Невольно сравниваю Бирму с Таиландом и вижу, как очередной раз подтверждается закон — мудрый король заведомо лучше для страны, чем диктаторы с сильным социалистическим или национал-социалистическим уклоном. В Таиланде во время моего последнего визита был глубокий траур — люди всерьез и искренне оплакивали недавно умершего короля. В Таиланде процветающий туризм, университеты, вторая по величине экономика Юго-Восточной Азии. В Бирме же только сейчас появилась молоденькая демократия, и еще непонятно, выживет ли она. Только-только проклевываются частные бизнесы, раньше все было национализировано. Те же люди, та же милая и невредная...
Прочитайте большеНеаполь и его окрестности
Сначала небольшой экскурс в прошлое. В октябре 1988 года на нашем пути в Америку моя семья оказалась в Италии без денег, но с огромным избытком энтузиазма. Совершенно естественно, что люди, только что вырвавшиеся на свободу, будут питаться привезенными с собой консервами, экономить на самом необходимом, но последние копейки потратят на дешевые экскурсии, организованные хорошим русским бизнесменом по самым затребованным маршрутам Италии. Одна из таких экскурсий повезла нас и нашу старшую дочь в Неаполь, Сорренто, Помпеи. Эта экскурсия оказалась вполне под стать всей нашей тогдашней жизни, не экскурсия, а сплошной сюр. По какой-то причине автобус за нами приехал, а вот экскурсовод не явился. Естественно, группу энтузиастов такая мелочь остановить не могла, и мы отправились в путь с шофером, который знал маршрут, но не говорил ни по-английски, ни по-русски, с самозваным руководителем, заработавшим к концу дня нежную кличку “балда”, и с туристами, не знающими ни слова по-итальянски, кроме двух жизненно необходимых, но абсолютно бесполезных в дороге выражений: “affitasi appartamento (квартира сдается)?” и “quanto costa (сколько стоит)?”. У кого-то в автобусе случайно оказался с собой английский путеводитель, который никто прочесть не мог, и мой муж, полный веры в мои таланты, в полном смысле слова вытолкнул сопротивляющуюся меня на арену. Таким образом, я неожиданно оказалась гидом, научилась включать микрофон и перед прибытием в каждое место переводила всю информацию из путеводителя на русский. Меня очень любил весь автобус, мой ребенок мною гордился, но профессионалом я от этого не стала и итальянский не выучила. “Балда” весь день был в ударе. Он уплыл на кораблике на Капри один, с нашими билетами в кармане. Если вы считаете, что наша группа без билетов на Капри не пробилась, вы плохо помните психологию советского человека, впервые оказавшегося за границей. Когда водитель объявил в Сорренто, что будет ждать нас в назначенное время на парковке, “Балда” прочел записку, которую ему дал шофер, и решил, что он имел в виду парк. Его смутила относительная близость итальянских слов parcheggio и parco. Мы, разумно решившие ходить по Сорренто всем табором, долго искали парк, нашли его и стали ждать автобус там. Автобус все не приезжал, и, вытребовав записку у “балды”, мы стали искать уже парковку, нашли ее с огромным опозданием, и когда совершенно озверевший от нашего идиотизма шофер с огромным опозданием привез нас в Помпеи, там уже все оказалось закрытым. Вот тут и начался уже совсем настоящий сюр, потому что разве могут закрытые ворота остановить “руссо туристо” за границей. Однако, несмотря на героические усилия наших мужчин, убедительно беседующих с итальянским сторожем на чисто русском языке и всерьез подумывавших о том, чтобы в темноте перелезть через высокий забор, в Помпеи мы так и не прорвались, вернулись в Ладисполи сердитыми, но к чести владельца этой компании он через несколько дней повез нас туда еще раз и уже с настоящим гидом. Вот тогда-то экскурсовод показала нам в районе Рима плакат “Давай, Везувий!” и объяснила, что север Италии не уважает юг, юг не любит север, и все вместе дружно не выносят Рим. С тех пор я много раз была в Италии, думаю, что в сумме я прожила там заведомо больше года и сама убедилась в том, что Италия и по сей день является в каком-то смысле искусственным конгломератом, страной, где люди привязаны невероятно прочными семейными и культурными узами не к стране, а к месту своего рождения, где знакомый профессор-миланец, работая в чудесной Падуе, совсем рядом, в трех часах езды, чувствует себя там иностранцем, а другой профессор-миланец, нашедший работу только на юге страны, снимает на юге квартиру и летает раз в неделю к семье в Милан, и будет так летать многие годы, но никогда не перевезет семью туда, на юг, в изгнание. Я, больше привыкшая к северной и средней части Италии, каждый раз, попадая в Неаполь, в чем-то понимаю этих профессоров. Неаполь — это другой мир, мир шумный, грязный и абсолютно неорганизованный. Это не опасный город, но не надевайте туда свои Роллексы, вас от них, а также от других дорогих украшений очень профессионально освободят, вы даже и не заметите, как они растворятся в жарком южном воздухе, были — и нет. Когда вы покупаете билеты в метро, вас прежде всего учат остерегаться карманников. В Неаполе по-прежнему царствует Каморра, мафия Кампаньи, и о ней говорят через слово: “на эту улицу не ходи, там Каморра”, “этот проект финансирует Каморра”, и т.д. Каморра насчитывает сто независимых кланов, десять тысят “сотрудников”, а также несчетное море клиентов и друзей. Коррупция и непотизм, воровство и бюрократия не улучшают экономическое положения этого третьего по величине и четвертого по экономическому развитию города Италии. Неаполь — родина не только Каморры, но и пиццы. Классическими считаются два вида неаполитанской пиццы — пицца «Маринара» (с чесноком, но без сыра) и моя любимая пицца «Маргерита» с моцареллой и базиликом, однако меню в хорошей пиццерии перечислит видов так пятьдесят, с...
Прочитайте большеПрованс
Я хотела бы когда-нибудь написать подробно обо всех местах во Франции, где мне посчастливилось побывать и пожить, о розовой Тулузе и классическом Бордо, о маленьких Альби и Каркассоне, о Лионе и Дижоне, о блестящих Ницце и Каннах, о прекрасном Авиньоне и о полном истории Арле, об искренне понравившейся мне Нормандии и, конечно же, о моем Париже, потому что у каждого из побывавших там людей есть свой Париж. За многие годы Франция перестала быть для меня большим однородным пятном с Парижем в центре, а разбилась на городки, регионы, все с разными людьми, едой, пейзажем. Я поняла, что Париж — это не совсем Франция, также как Нью-Йорк — это не совсем Америка, или, по крайней мере, не вся Америка. По мере удаления от Парижа люди кажутся расслабленнее, добрее, теплее. Официанты по мере удаления от Парижа тоже меняются. В Италии с официантами хочется породниться, войти в их семью, выйти за них замуж. В Париже мне иногда хочется быстро убежать от них и спрятаться, настолько они бывают высокомерны в своём великолепном знании французского языка и французской кухни. Зато еду они подают замечательную, и за это им, конечно же, простятся все их грехи. Впрочем, со времени моего первого приезда во Францию лет так 27 тому назад официанты научились улыбаться иностранцам даже в Париже, и скромное “Бонжур, мсье” и “Мерси а ву, мадам” воспринимаются с каждым приездом все более благосклонно. Да, я надеюсь когда-нибудь написать о других городах и регионах Франции, однако моим основным открытием в этой стране был и остается не Париж, не Тулуза и не Нормандия, а именно Прованс. Я знаю, что со мной многие не согласятся, но ведь потому-то и интересно жить, что мы все такие разные. Для меня эта любовь началась в 2009 году, продолжилась и укрепилась в 2013, когда я прожила в Экс-ан-Провансе месяц, и, наконец, вернувшись в Экс в 2017, я поняла, что могла бы приезжать сюда еще и еще, что так же, как мое сердце в Италии отдано навеки даже не воспетой всеми Тоскане, а земле Венето, и даже не так Венеции, как скромной ее соседке Падуе, так во Франции мой дух будет обязательно забредать весной в Прованс. Сердцу не прикажешь кого и что любить. У этого региона своя богатая история, восходящая к доисторическим временам, к бронзовому веку, а затем к древнему Риму. На этой фотографии я сняла римский амфитеатр в Арле. Прованс стал подчиняться французской короне только в 1481 году, до этого здесь были свои правители. Один симпатичный молодой человек из Марселя сказал мне: “Я говорю на трех языках — французском, английском и провансаль”. Живо старое наречие, все улицы в старом Эксе имеют названия на двух языках. Веками стоят построенные из местного теплого сливочного камня-известняка дома и соборы, виноделы выращивают виноград и делают из него замечательные легкие вина, сыровары производят прекрасные сыры, у помидоров, абрикосов и вишен, выращенных на здешнем солнце, вкус помидоров, абрикосов и вишен, а не неких абстрактных, почти синтетических плодов. Время здесь чуть-чуть замедляет свой ход, разнеженное ярким солнцем Прованса. В Провансе мое сердце замирает от природы Люберона, от камней, полей, гор, цветущей лаванды, золотистых предзакатных деревушек и утёсов цвета охры. В свой первый приезд мы попали в Прованс в мистраль, и на горе в Авиньоне ветер вырывал из моих рук фотоаппарат, а по вечерам я отчаянно мёрзла, так как считала, что еду на юг Франции, и была одета соответственно. Зато именно мистраль вызывает ту невероятную прозрачность воздуха, за которую Прованс так любили художники, тот свет, при котором каждый листик на дереве живёт своей обособленной жизнью и даже облака кажутся сделанными на других небесах. В Люберон надо бы когда-нибудь вернуться, да так, чтобы не носиться по нему рысистым галопом, а взять машину и поездить по деревенькам, подумать, подышать, полежать под деревом, посмотреть в небо, и, главное, чтобы при этом ничего не болело и на сердце было покойно и светло, т.е., наверное, в другой жизни. Но я благодарна Богу за каждый приезд и за этот короткий взгляд. Весной в Провансе все цветет. Сладковатый запах мимозы, аромат совсем другой хвои, хвои кипарисов и зонтичных сосен, запах знакомого до боли розмарина — все это вносит четвёртое измерение, добавляя нечто, что нельзя сфотографировать, нельзя увезти с собой, а можно только засунуть в дальний уголок души и бережно там спрятать. По Люберону нас обычно возит пара, муж и жена, он – профессор, коллега моего мужа. Оказались они людьми доброты необыкновенной, возили, кормили, были заботливы и тактичны до невероятности. В случайном разговоре выяснилось, что его тетя, бабушка и дедушка прятали, переправляли в войну евреев, в том числе многих известных, например, Жака Адамара и Симону Вейль, а сестра дедушки получила от Израиля за это высокую награду. Семья эта из гугенотов, и они пронесли сочувствие к преследуемым через века. Мне это еще одно напоминание о том, что...
Прочитайте большеБонн и Ахен
1. Бонн В 2016 году я выпустила в свой фотоблог заметки о Германии. В них я пыталась обобщить свои впечатления от многочисленных приездов в Германию, от своего месячного проживания в Берлине в 2009 году, от разговоров с моими друзьями-немцами и с эмигрантами всех мастей из России. Эти заметки можно прочесть http://www.maratravelblog.com/blog/2016/06/30/германия/, и они представляют собою, безусловно, попытку более серьезного разговора, чем то, что я пишу сейчас. В 2017 году я оказалась в двух немецких городах, которые находятся немного в стороне от проторенных туристских тропок. Я иногда жду повторных возвращений в понравившиеся мне города, прежде чем о них писать, но мне вряд ли придется вернуться даже в более туристский Ахен и тем более в Бонн. Я вспомнила о том, как я дважды до этого была в Кельне, но так тогда и не написала об этом, а теперь эмоциональная сторона визита забылась, ушла, и подумала, что может быть стоит по свежим следам написать об этих двух городах земли Северный Рейн-Вестфалия, а вдруг кому-то это покажется интересным. Весь этот регион Германии после войны оказался в британской оккупационной зоне. Оккупационная администрация видела в будущем единую демилитаризованную Германию и противостояла требованиям Франции и Советского Союза об интернационализации промышленного Рурского бассейна. Для этого они объединили бывшую прусскую провинцию Вестфалию с северной частью Рейнской провинции и создали новую высокоразвитую промышленную административную единицу под названием Северный Рейн-Вестфалия. Когда-то герой раннего романа Эренбурга плакал от умиления немецкими железными дорогами. В мои прежние, до 2010 года, приезды в Германии я испытывала в каждую поездку нечто подобное. Поезда приходили секунда в секунду, туалеты были стерильными, на перроне была не только абсолютно точная информация о приходе поезда, но даже о том, где остановится тот или иной вагон. Где-то между 2009 и 2016 годами ситуация изменилась. Поезда часто запаздывают, и к концу этой поездки я была приятно поражена, если поезд вдруг приходил вовремя. Из аэропорта в Дюссельдорфе до Кельна в эту поездку мы еще как-то добрались, но между Кельном и Бонном в день нашего приезда поезда не ходили вообще, хотя вокзальный автомат с радостью продал нам на них билеты. Табло на двух соседних платформах в одну из поездок показывали идентичную информацию об одном и том же поезде, поди разберись, на какой из них она была правильной. Железнодорожники бастуют, туалеты по-восточному пачкаются и их не моют, и плакать хочется уже по совершенно другим причинам. Германия меняется с каждым моим приездом, и сейчас город Бонн мне показался на треть мусульманским, хотя, скорее всего, вновь прибывшие просто больше любят гулять. О происходящем я в этот приезд откровенно разговаривала со случайно встреченной, живущей в Германии 30 лет бывшей русской немкой, а также с несколькими весьма либеральными немецкими профессорами. Удивительно, но отношение к нынешней эмиграции у этих очень разных людей абсолютно одинаковое. Все жалуются на огромные льготы эмигрантам, позволяющие молодым работоспособным людям не искать работу и не учить язык, говорят о возросшей преступности, все не любят Меркель, но не верят в возможность того, что она не будет переизбрана. Мы все слышали о жутких событиях в Кельне во время празднования Нового 2016 года. А знаете ли вы, что в эту ночь по всей Германии сексуальные нападения были совершены на по меньшей мере 1200 женщин, и задействованы в них были по меньшей мере 2000 ублюдков, которые действовали в основном группами? 1200 – это много, это уже не одна женщина, но для ярых либералов главное, чтобы не-моя-дочь-жена-сестра. Однако, похоже, с момента, когда приток воинственно не желающих ассимилироваться эмигрантов достигает некоторой критической массы, ложный либерализм начинает потихоньку вытекать из самых милых и добродушных людей, как воздух из проколотого воздушного шарика, а на смену ему приходит запоздалое осознание опасности ситуации или, возможно, просто в людях включается свойственный всем нам инстинкт самосохранения. Я, безусловно, не единственная, кто выкрикивает: “Бойтесь загнанных в угол немцев”. Это не французы и не итальянцы, это другой народ, и даже в чрезвычайно либеральной Северной Рейн-Вестфалии на недавних выборах 7 процентов заняла партия, очень близкая к нео-нацистской. В Германии нео-нацизм запрещен, но лидеры этой партии умело балансируют на грани, и по закону к ним не подкопаешься. Мои знакомые немцы говорят, что антисемитизм был на многие годы действительно практически задушен в Германии, но вновь прибывшие привозят его в своих баулах, и он опять ползком-ползком начинает свое путешествие по стране. Я не Кассандра, предрекать будущее я не умею и не хочу, но демография – наука упрямая, а в Германии рождаемость в 2015 году поднялась до самого высокого за 33 года уровня, причем исключительно за счет эмигрантов. Дальше думайте и вычисляйте сами. Ну ладно, мы с вами не политики, а путешественники, поэтому давайте вернемся к разговору на более веселые темы, например, давайте поговорим о Бонне. Думаю, в нем было чуть больше огня во времена его пребывания столицей ФРГ, с 3 ноября 1949 до 3 октября 1990 года. Сейчас...
Прочитайте больше
Свежие комментарии