Гранд-Опера, Шагал, Витебск и немного Парижа
В начале июля я вернулась из короткого путешествия по Франции, шесть дней в Дижоне, полтора дня в Париже. Быстро просмотрела все фотографии, а затем долго обсуждала сама с собой сакраментальный вопрос: писать или не писать. Я его всё-таки решила, решила положительно и в пользу Дижона, а не Парижа. Решила, написала твердой рукой заглавие «Дижон», и неожиданно для себя начала писать о Париже. Подумаешь, заглавие, его легко изменить.
Я много раз была в Париже, я многое в нем люблю, но о нем столько уже написано, что нащупать свою, новую линию у меня до сих пор не получалось. И тут я подумала, что напишу заметку не столько о Париже, сколько о замечательном французском балете и о не менее замечательном театре, в котором вы можете его посмотреть. Совершенно неожиданно для меня, я на этом не остановилась, а от плафона Шагала перешла к тому, как «ценили» этого художника в месте его рождения.
Начнем с балета. В науке и в искусстве существует понятие школы. В Советском Союзе при отвратительной политической системе и разрушительном антисемитизме все же существовала замечательная математическая школа. В царской России была создана (не без участия француза Петипа) великолепная балетная школа, и балет из Большого театра и Мариинки до сих пор стоит смотреть.
Царская Россия рухнула, вслед на ней провалилась и недолговечная попытка установить в России демократическое общество, произошел переворот, и очень многие балерины, танцовщики и балетмейстеры убежали от революции. Российский проигрыш обернулся выигрышем для многих западных стран, и особенно для Франции. Шли годы, и ряды «изменников Родины» пополнили невозвращенцы от Нуреева до Барышникова.
Это длинное предисловие я пишу для того, чтобы прорекламировать французский балет склонным к снобизму «в области балета» русским читателям. Я была там не один раз (у меня для покупки билетов есть свои трюки), и каждый раз была в совершенном восторге и от постановки, и от танцоров, и от самого театра.
Знаменитый театр Гранд-Опера или Опера Гарнье, названный так по имени построившего его архитектора, прекрасен. Построенный в эпоху и в архитектурном стиле Наполеона III, снаружи он эклектичен.
Внутри же сплошное барокко, и все в позолоте интерьеры театра великолепны.
Зрительный зал имеет форму подковы и украшен позолотой, бархатом и лепниной.
Занавес на самом деле сделан из брезента, но расписан как традиционный занавес с кистями.
Широкая оркестровая яма, самая большая в Европе сцена — и оказалось, что смотреть балет из первого ряда в этом театре очень приятно.
И вот над всем этим традиционным великолепием, над огромным залом, украшенным бархатом и лепниной, парит плафон, расписанный 77-летним Марком Шагалом (еще одна российская потеря, не слишком оплаканная своей родиной).
Когда-то и плафон в зрительном зале был барочным, расписанным не белорусским евреем, а исконно французским художником Жюлем Леневе. Фотография, естественно, не моя: в 1964 году старый плафон был закрыт новой панелью, расписанной Шагалом, а меня в это время в Париж почему-то не пускали.
Решение осовременить зал и пригласить именно Шагала принадлежало его другу и тогдашнему министру культуры Андре Мальро. Это имя знакомо интеллигентному русскому читателю. Он дружил с Эренбургом, и по приглашению последнего в тридцатые годы побывал несколько раз в Советском Союзе, который ему, как и почти всем остальным представителям либеральной западной интеллигенции, очень понравился. Коммунистом он все же не стал, а стал героем сопротивления, соратником де Голля, министром, и по указу президента Жак Ширака через 20 лет после смерти попал в Пантеон.
Это так, лирическое отступление, но я еще хотела бы упомянуть, что сразу после решения Мальро началось определенное сопротивление потолку Шагала. В этом году его опять возродили потомки Жюля Леневе, но, похоже, пока Шагал остается в Опере.
Потолок Шагала что-то добавляет или отнимает, в зависимости от предпочтений смотрящего. Мне он добавляет счастья. На плафоне вы легко отыщете Эйфелеву башню и Триумфальную арку. Там изображены сцены из опер, там танцуют балерины, но в мире Шагала все так же летают люди, и в уголке обнимаются влюбленные, и это такой, пусть французский, пусть гражданин мира, но все же такой близкий мне Шагал, что я не могла не обрадоваться ему при первой встрече, и не радоваться при каждой последующей.
Ночью в гостинице я долго не могла заснуть. Я почему-то думала не о ночном Париже, не о балете, а о, пожалуй, самом знаменитом художнике, родившемся в Белоруссии, Марке Захаровиче Шагале.
В 1985 году в Советском Союзе повеяло потеплением, и началась короткая пора, которую назвали перестройкой. В мае 1986 года главным редактором весьма застойного журнала «Огонек» стал Виталий Коротич, и журнал стал рупором этой поры. В 1987 году «Огонек» опубликовал статью Андрея Вознесенского с призывом открыть в Витебске музей Шагала. Из этой статьи мы узнали, что дом, в котором жил художник, пережил войну и сохранился почти без изменений. Мой энергичный и любознательный муж умудрился записаться в какую-то экскурсию и поехал в Витебск с целью посмотреть на этот дом.
Увиденное произвело на него такое впечатление, что он до сих пор, спустя почти 40 лет, помнит очень многие детали. Когда закончилась экскурсия, он отвел в сторону экскурсовода и попросил его объяснить, как найти заветный дом. Экскурсовод ответил ему шепотом, как будто рассказывал о том, как отыскать кокаин или проституток. Он сказал буквально следующее: «Первый секретарь Витебского обкома КПСС товарищ Григорьев запретил нам об этом говорить, но так и быть, я расскажу».
Я дама занудная и, конечно, для записок всё выверяю. Я считала, что невозможно запомнить такую широко распространённую, да еще и один раз услышанную фамилию. Оказалось, что товарищ Григорьев есть в Википедии, и он действительно был в эти годы первым секретарем Витебского обкома. Остальную часть рассказа я помнила, но попросила повторить.
По рассказу мужа, он не только легко нашел дом, но и познакомился с его хозяином. Хозяина звали Зяма, и он рассказал, что власти не только не хотят открывать в этом доме музей, но хотели бы его снести.
Зяма рассказывал, как возле дома стояли в пикете добровольцы, в том числе из Москвы, показывал подписи Вознесенского, Алеся Адамовича, Василя Быкова под петицией о сохранении дома и организации в нем музея.
Я полезла проверять Зяму, и вот что я нашла в статье Аркадия Шульмана: “По соседству с Шагалами-Шульманами до войны жила семья Мейтиных. Зяма Мейтин вернулся с фронта и на месте своего дома увидел пепелище. И тогда он вселился в пустующий «шагаловский» дом. Вернее, домом это было трудно назвать. Стояла кирпичная коробка. Но Зяма был человек с «руками». Он сделал крышу, потолок, настелил пол, поставил дощатый коридор и дом ожил. Зяма жил здесь до 1997 года. Ему часто надоедали, особенно с конца восьмидесятых-начала девяностых годов, любители творчества художника, а то и просто любопытные зеваки. Шагаломаны приезжали группами и по одиночке, просились в дом, посмотреть какой он изнутри и даже интересовались чем там, извините, пахнет.” Бедный Зяма, и мой муж туда же.
В июне 1987, ровно за месяц до столетия со дня рождения великого художника, в Минске состоялся пленум Минского горкома КПБ. На пленуме обсуждали Шагала.
Я на всю жизнь запомнила одну фразу из, по-моему, опубликованных материалов пленума. В одном из выступлений Шагала назвали человеком, связанным с Белоруссией только фактом своего рождения. Как мы все знаем, речь идет о художнике, который всю жизнь рисовал и обессмертил свой Витебск.
На этом мои личные воспоминания заканчиваются. В 1988 мы покинули СССР навсегда, и многие детали этой саги я узнала гораздо позже.
Замечательный советский писатель Алесь Адамович не зря называл Белоруссию «антиперестроечной Вандеей». После встречи Вознесенского с публикой в Витебске туда примчался самый известный в Минске борец с сионизмом, старший научный сотрудник Института философии АН БССР, кандидат философских наук В. Бегун. Пишут, что его пригласил местный КГБ. Вот цитата из его выступления: живопись Шагала «абсолютно чужда и искусству, и нашему народу, и белорусской культуре».
Вернувшись в Минск, Бегун продолжил свою деятельность. Он писал, что Шагал известен (о, ужас!) своей любовью к Израилю. В редакции пошли возмущенные письма солидарных с Бегуном читателей, что меня вовсе не удивляет. Вот цитата из Бегуна: «… его любовь к Израилю общеизвестна – там он украшал здания Кнессета и синагоги, ублажал подарком Голду Меир…».
Дальше уже начался просто сюр. Разрешите мне процитировать невероятно информативную книгу Виктора Мартиновича «Родина. Марк Шагал в Витебске». Мартинович пишет: “Но самое трагикомичное не закрытая выставка репродукций, не лектор, по приглашению обкома рассказывающий о том, что живопись Шагала «чужда искусству», а то, что случилось с первой попыткой скульптурно увековечить память о художнике. К выставке, которая должна была состояться весной 1987 г., молодой скульптор А. Гвоздиков подготовил триптих, посвященный родоначальникам витебской художественной школы. Композиция включала в себя фигуры К. Малевича, М. Шагала, а также И. Репина — русского художника, имевшего дачу под Витебском. К выставке был издан каталог, работа А. Гвоздикова была в нем указана. Запрещать всю выставку было слишком скандально, изымать произведение Гвоздикова — невозможно, так как оно имелось в каталоге. И вот тогда по приказу инструктора Витебского обкома партии, как свидетельствует Л. Хмельницкая, фигура Шагала была «изъята». «Изъятие» фигуры из законченной скульптурной композиции — вещь непростая, поэтому даем разъяснение: «Фигура “приверженца сионизма” была отпилена, и образ ненавистного художника отделен от его сподвижников». Инструктор обкома партии с лобзиком, пыхтя, «изымающий» М. Шагала из художественной истории Витебска, — сцена, сама по себе достойная скульптуры.”
Поверьте мне, я обыскала весь интернет в поисках фотографии изуродованной скульптуры, но, увы, не нашла. Но скульптор Гвоздиков все-таки еще раз изваял Шагала, и этот памятник стоит в сегодняшнем Витебске.
Правда, сюр продолжался и здесь. Большой поклонник Вероники Долиной, скульптор Гвоздиков прикрепил к скамейке, на которой сидел Шагал, табличку с посвящением памятника не Шагалу, не Белле, а Веронике Долиной. Теперь у меня уже есть сомнения в том, кто там витает над Шагалом: муза, Белла, или сама Вероника. Говорят, что потом табличку сняли. Я думаю, что сам Шагал получил бы удовольствие от историй с его скульптурами.
Вернемся к травле Шагала. Далее в официальном издании ЦК КПБ, журнале “Политический собеседник” было опубликовано «экспертное заключение», подписанное четырьмя видными деятелями науки и искусств БССР. Мне особенно интересна первая подпись: академик Академии художеств СССР, народный художник СССР Михаил Савицкий. “Эксперты” в своем заключении пишут о том, что творчество Шагала в мире оценивается невысоко, критикуют его сюжеты, но вишенкой на торте является следующий разбор «мировоззрения художника» на основе известных витражей Шагала в Иерусалиме: «Трудно сказать, что на них изображено — подобия каких-то ослов и коз, неких птиц, но весьма четко смотрятся символы иудаизма: шестиконечная звезда, менора, скрижали завета».
Относительно Михаила Савицкого у меня есть личная история. В 1979 году мы были в гостях у моих родителей. Вдруг раздался звонок в дверь, и оказалось, что это мой дядя, художник Евгений Ганкин, с женой.
Лидия Арабей и Евгений Ганкин
Дядя Женя и его жена, белорусская писательница Лидия Арабей, хорошо представлены на интернете, о нем есть статья в Википедии, я о них подробно пишу в своих воспоминаниях, но здесь речь о другом. Единственный переживший войну брат моего отца был человеком сдержанным, и таким бледным, нервным и взволнованным я его видела впервые. Он рассказал, что они идут с выставки Михаила Савицкого, бывшего узника концлагеря, на выставке была представлена серия картин о немецких концлагерях, и потрясшая дядю Женя картина называлась «Летний театр».
Потрясенный дядя, потерявший в Холокосте мать, братьев, племянников, а всего около 40 близких родственников, сделал для нас на листе бумаги набросок картины. Тетя Лида явно волновалась за него. Мы с мужем сразу после их ухода побежали на выставку.
Я поняла дядю, я тоже была потрясена. Себя я не видела, но навсегда запомнила почерневшее лицо своего мужа.
О Савицком есть разные мнения. Давайте я просто дам ему слово. “От меня требовали закрасить, убрать эту звезду, — вспоминает художник. — Но я стоял на своем. Это ведь был не просто какой-то художественный образ, но и исторический факт. Я ведь прошёл не один концлагерь и видел, что вся внутрилагерная элита там, начиная с блокового или капо и кончая последним санитаром в какой-нибудь кантине, где заключенные умирали от тифа, дизентерии, туберкулеза, как правило, в основном состояла из евреев. И в этом не было ничего удивительного, давно ведь известно, что этот народ наиболее приспособляем и живуч.»
Напоминаю, что речь идет о «внутрилагерной элите» в фашистских концлагерях, где евреев истребляли первыми.
Сейчас очень много апологетики Савицкого, и в отношении этой работы тоже. Давайте я напоследок дам слово человеку, с чьим мнением труднее спорить, чем с моим, писателю Виктору Некрасову. «…бульдозер, трупы, юберменш и перед ними угодливый, руки по швам — что прикажете? — заключенный с достаточно выразительным горбоносым профилем. Ну и что же, бывают и горбоносые французы, скажете вы, даже русские. Разве не встречаются? Встречаются, но… На репродукции из журнала «Беларусь», которая у меня в руках, поверх полосатой робы у горбоносого на груди, слева, большая желтая шестиконечная звезда и четыре буквы Jude…. Есть такое понятие — антисемитизм.»
Этот памятник Шагалу называется “Витебская мелодия на французской скрипке”. Скульптор Валерий Могучий, и про него у меня смешных историй нет.
Ну вот, пожалуй, и вся история. Дом-музей Марка Шагала открылся в Витебске в 1997 году, через 12 лет после смерти художника. Товарищ Григорьев продолжил свою выдающуюся карьеру в Республике Беларусь. Михаил Савицкий награжден высшими наградами и является почетным жителем Минска. А над театром Гранд-Опера, над Витебском, над Парижем, над миром летают козлики, влюбленные, скрипачи, и просто евреи Шагала.
На следующий день я потрясла мужа. Он хорошо знает, что со мной надо бегать по музеям, по выставкам, по местам, где я еще не бывала, а тут я сказала: «Давай просто погуляем по Парижу».
Муж обрадовался, и мы погуляли, и я даже не предлагала ему еще раз заглянуть в Консьержери.
Мы прошлись по воспетому Прустом Сен-Жерменскому предместью. Мы послушали орган в одноименном аббатстве, а по выходе из него в очередной раз подошли к скульптуре «Прометей» Осипа Цадкина, земляка Шагала.
С большим усилием я удерживаюсь о монологе о Цадкине, напомнив себе, что пишу путевые заметки. Скажу только, что он, как и еще один земляк Шагала, Хаим Сутин, похоронен на кладбище Монпарнас, тоже на левом берегу Сены.
Начиная с 17 века, в этом районе собирались интеллектуалы и революционеры, например, Дидро и Дантон.
Во времена Цадкина и Сутина центром художественного Парижа был Монмартр, а потом он переместился на Монпарнас. Ну как же не выпить кофе в одном из знаменитых кафе, например, Les Deux Magots. Если вы, как и я, недолюбливаете Сартра, то порадуйтесь витающему в нем духу Камю, Джойса и Хемингуэя.
Потом мы вернулись на правый берег и посидели (довольно долго, в чем мне почему-то абсолютно не стыдно признаться) в саду Тюильри.
Мы наблюдали за парижанами и за уточками, и я все время говорила себе, что надо уметь не загонять себя, а останавливаться и наслаждаться моментом. Наверняка эта мудрость покинет меня, как только я окончательно окрепну, но этот несуетливый день в Париже я наверняка запомню.
Я закончу эту заметку двориком Лувра, где я много раз была, но все никак не могла поверить, что я не пристраиваюсь в очередь за билетами. Я просто пошла гулять дальше, есть мороженое и глазеть по сторонам.
Парижане под звуки аккордеона танцевали прямо на площади. Бунтовщики жгли Париж со всех сторон, воздух пах гарью, мне было трудно дышать, но в центре города был мир и покой.
Вот такие у меня были полтора дня в Париже в самом начале июля. Я останавливаюсь, а о Дижоне я еще напишу.
Мара Мордухович, Энн Арбор, 2022
Copyright @ Margaret Mordukhovich, www.maratravelblog.com
Thank you, Mara!
Your article brought a lot of memories…
I remember Savitski’s exhibit in the museum on Kozlow street. I was really shocked!
And Begun’s articles… O my God, so dirty.
No wander they (the government- they were planting the antisemitism) did not want to bring back the grate memory of Mark Shagal!
Как всегда, прекрасно написанная интереснейшая статья.
Спасибо огромное!