За Полярным Кругом

Знаете ли вы, когда и почему я полюбила круизы? Произошло это, когда мы в первый раз поплыли всерьёз, не по Карибам, где читают лекции о том, в каких магазинах лучше покупать драгоценности, а на Таити. Тогда я вдруг поняла, что если мне удалось принести моего органически не умеющего никуда приходить вовремя мужа на моих хрупких плечах в аэропорт под объявление “Господа Мордуховичи, если вы не появитесь через минуту, мы отдадим ваши билеты другим пассажирам”, и если потом мне удастся на тех же хрупких плечах внести его же вовремя по трапу, потом я могу расслабиться – наш отель будет путешествовать вместе с нами.

Нет, если честно, тогда я только поняла, что круизы – это удобно, а полюбила я их после одного из лучших путешествий в моей жизни, необыкновенного плавания в Антарктику, о котором я уже писала, и которое по сей день вспоминаю с нежностью – ах, пингвины, альбатросы, киты, айсберги, ледники, ах, Огненная семья, Фалкландские острова, Патагония и белоснежный нетронутый шестой континент, куда я мечтаю когда-нибудь вернуться.

Боря у нас любит симметрию, всё должно лежать и стоять симметрично и перпендикулярно, поэтому для симметрии мы решили, что, подружившись с пингвинами, нельзя обойти своим вниманием моржей, в имени которых есть что-то щемящее и близкое. Моржа мы увидели сидящим на льдине, и он отнёсся к нам, как к родным: мы дважды медленно проплыли мимо него, а он лежал, выставив клыки, и позировал с удовольствием, прямо как наши политические деятели.

В этой поездке было очень много хорошего, но был и один тяжёлый день, с которого я и начну, чтобы потом закончить эти записки на радостной и жизнеутверждающей ноте.

Наш маршрут начинался и кончался в Англии, но пролегал в основном по землям норвежским, однако ближе к концу мы завернули в Россию, в город-герой Мурманск. Если вы помните, в старые недобрые времена это был военный закрытый город, куда не пускали без особых причин не только капиталистов и их наймитов, но и вполне лояльных советских граждан.

Теперь город открыт больше, чем Питер, и иностранцев, в том числе и нас, туда пускали без виз; единственным условием была официальная экскурсия.

Видимо, ни один иностранец не пожелал в Мурманске остаться. Я предполагала, что нам выдадут конвоиров, но экскурсию нашу вёл молодой учитель английского, переквалифицировавшийся в экскурсоводы по мотивам сугубо денежным, и никто нас не охранял – беги, куда хочешь.

Бежать не хотелось, а хотелось закрыть глаза и не видеть этого убожества, страшных серых обшарпанных зданий, ржавых гаражей, которые лепились в каждом пустом пространстве и почему-то произвели неизгладимое впечатление на не привыкших к этому зрелищу западных туристов.

Природа для меня спасает многое, но не было видно и этого, только яркое пятно диких цветов контрастировало с облезлой штукатуркой и ржавчиной, с серым камнем памятника, серым небом и серым морем.

Мы все навидались за свою жизнь и хрущёвок, и микрорайонов, многие и пожили в них не один год, но и они могут выглядеть по-разному. Мне было стыдно фотографировать дома и гаражи, как-будто я снимаю что-то откровенно непристойное, но, как настоящий журналист, я наступила на горло своей совести и сделала несколько снимков для этих записок.

Лица у людей, как всегда, были разные, некоторые вписывались в эти декорации, многие нет. Милая женщина с милой собакой мило указала мне на хорошее место для того, чтобы издали сфотографировать православный собор, и я от души (молча) пожелала ей не осознавать, какое убожество её окружает.

Мурманск – город совсем молодой, заложенный в 1916 году и названный тогда Романов-на-Мурмане. Ему было суждено стать последним городом, основанным в царской России. Уже в апреле 1917 года Романов исчез из названия. Все места, которые мы посещали на сей раз, обогревает Гольфстрим, и благодаря ему, несмотря на широту, Мурманск – порт незамерзающий, поэтому он и приобрёл такое значение во время второй мировой войны. Его зверски бомбили, и по разрушениям он сопоставим со Сталинградом. В Мурманск шли арктические конвои союзников с продовольствием и вооружением, те самые конвои, которые Уинстон Черчилль назвал «самым страшным плаванием в мире».

В городе на высоком холме стоит памятник Алёше, а точнее, мемориал неизвестному солдату, гигантская 35 метровая статуя на 7 метровом пьедестале, самый высокий в России памятник после Родины-матери в Сталинграде. Всё сделано с размахом – тут и вечный огонь, и противовоздушные орудия, и стелы, посвящённые другим городам-героям, всё, кроме малейшего упоминания о том, как здесь гибли американские и британские мальчики, протянувшие Советскому Союзу руку помощи.

Все помнят подводную лодку “Курск”, которая затонула в 2000 году. Через много лет после аварии корреспондент газеты “Мурманский вестник” нашла на свалке рубку несчастной подлодки, и в 2009 году в Мурманске возле Храма Спаса на водах открыли мемориал, где стоит та самая рубка. Официальная версия – на “Курске” взорвалась торпеда, но многие россияне считают, что “Курск” был торпедирован американской подлодкой. Мне рассказал это наш экскурсовод в ответ на мой вопрос, но, вернувшись домой, я проверила это, как я проверяю все факты, и убедилась в том, что интернет полон статьями о том, коа американцы торпедировали “Курск”. Это удобно, лучше говорить об этом, чем вспоминать циничный ответ Путина на вопрос Лэрри Кинга.

Наш гид интересно объяснил воинствующий антиамериканизм, охвативший сейчас всю Россию. Телевизионная пропаганда, по его мнению, безусловно создаёт и питает эти сантименты, но существует ещё один фактор. В России демократия не прижилась и, по мнению многих, принесла простым людям только горе. Демократию связывают с Америкой, и ненависть к демократии переносят на США. Тут есть над чем задуматься, ведь эта мысль многое говорит об обеих странах.

Злиться всерьёз я начала уже позднее, в музее, куда нас завела всё та же экскурсия. Бедный экскурсовод вешал лапшу на развесистые уши западных туристов, но мы ведь по-русски читать ещё не разучились, и нам было понятно, что в музее за 20 с лишним лет после распада Советского Союза не изменилось ничего. На нас смотрели со стен всё те же до боли знакомые фотографии вождей революции, мы читали всё те же фразы о руководстве коммунистической партии. В разделе, посвящённом войне, по-прежнему ни одного упоминания ни о поставках, ни о конвоях. Что это – нехватка средств, безразличие, или ностальгия по прошлому? У меня нет ответа, но то чувство, что Россия меняется, та, возможно, и не иллюзия, возникающая при посещении Москвы или Питера, что есть надежда, почему-то у меня совершенно задохнулась при посещении Мурманска, города, население которого упало с 89 года почти на 30%. В одном обнаруженном мною туристском буклете неизвестно чего накурившийся автор написал: “Murmansk offers a peaceful if unremarkable little haven”. Что поделать, у каждого свой рай.

Мы плыли из Мурманска по Кольскому заливу, мимо страшных заржавевших судов, мимо буровой платформы, мимо атомных ледоколов, мимо военной базы, на которой стоял авианосец и большим китом лежала в воде подводная лодка.

Я фотографировала, а рядом стоял симпатичный на вид человек, с мягкими манерами и тихой, приятной манерой речи, американец из Техаса по имени Питер, которому на вид я дала лет 80-85. Он заговорил со мной о фотоаппаратах и подробно объяснил мне, чем его Сони лучше моего Найкона. Когда речь зашла о Мурманске, к нам присоединился Боря.

Этот разговор принял неожиданный оборот, когда наш приятный собеседник вдруг произнёс фразу: “А вы знаете, кто виноват в том, что в России всё так плохо? Это всё жиды”. Разговор шёл по-английски, но слово жиды было произнесено по-русски, с сильным акцентом, и я его не поняла, точнее, мой разум отказался его понимать. Понял его Боря, и переспросил, имеет ли он в виду евреев, что наш собеседник в милой своей манере сразу и подтвердил, добавив, что по достоверным источникам евреями были все комиссары, все члены первого правительства, а также Сталин, Ленин и Жуков.

Я ему сказала, что помимо того, что он плохо информирован, он употребил оскорбительное слово, и перевела ему его на английский, на что он мне информировано ответил, что слово kike былo введено в обиход немецкими евреями, и они так называли евреев восточноевропейских. Тут я уже взлетела выше крыши, сказала ему, что негры часто называют друг друга словом “ниггер”, но он никогда бы не посмел так выразиться по поводу негра, развернулась и ушла. В Боре же, как он мне потом объяснил, проснулся исследователь, и он решил собрать материал для моих заметок. Разговор шёл на напряжённых тонах, и выяснил Боря следующее.

Мой безобидный старичок оказался убеждённым фашистом. В его понимании Гитлер был спровоцирован Сталиным, накопившим войска на границе. Польша вела себя нахально, всё время играла военные марши, ну как же Гитлер мог устоять. До маленькой Голландии разговор у них не дошёл, а я бы обязательно спросила, чем же она так разобидела фюрера. Потом Боря заговорил о концлагерях. Оказалось, что люди сами стремились попасть, например, в Дахау, т.к. там было усиленное питание, и узников спасали от бомбёжек. Не Дахау, а санаторий какой-то.

В конце разговора Боря поинтересовался этническим происхождением Питера. Выяснилось, что он приехал в Америку из Германии после войны вместе со своим старшим братом, успешно пройдя школу фашизма в гитлерюгенде, и, по всей видимости, до сих пор воюет с теми, кого не сумел добить его фюрер. Он двадцать лет работал инженером в Саудовской Аравии, в Арамко, общался с членами королевской семьи, и те сильно пополнили его знания в области Израиля и мирового еврейства.

Получив полную информацию от Бори, я ощутила такую сильную ненависть к этому недобитку и ко всему, что он собой воплощает, что сама испугалась. Я поняла, как сильно я расслабилась за эти годы и как привыкла к мысли, что американец есть по определению свой. Когда-то в молодости я пожелала зла учительнице-антисемитке, без причины и без устали травившей и затравившей до заикания моего доброго безобидного ребёнка. Прошло время, и эта женщина умерла жестокой смертью. Я, не имевшая к этому ни малейшего отношения, испугалась, что мысли могут иметь материальную силу. С тех пор я никогда и никому не желала зла, даже самым страшным мерзавцам. Обижаюсь, плачу, злюсь, прерываю отношения, но зла не желаю.

В этот вечер я сорвалась. Я три часа ходила кругами по палубе, выпуская пар. Я говорила себе, что людей надо наказывать за поступки, а не за слова, но тут же сама себе возражала – а как же Геббельс, нет, слова ведут к поступкам, из слов вытекают поступки. Мы прошли Кольский залив и вышли в Баренцево море, было сыро и пасмурно, народ ужинал, а я ходила, как заведенная, и поражалась тому, как глубоко и лично меня эта встреча задела, как будто во мне все эти годы жила генетическая память моей сожжённой бабушки, моих убитых дядьёв, замученных в гетто двоюродных братикoв, всех тех, кого я так и не узнала, но кто как-то сумел передать в мою кровь каплю своей невинно пролитой крови.

Всё, теперь только о хорошем. Хорошего было много. Был замечательный, как будто нарисованный город Берген и самый северный в мире большой город Тромсё. Был и самый северный в мире маленький город Хоннингсваг, чистенький, с яркими домиками и лодками. Была научно-исследовательской станции Ню-Алесунд на одном из островов на Северо-Западе архипелага Шпицберген, самое северное поселение мира с постоянными жителями. Все борются за звание самого северного, что даже умилительно.

Были фьорды с непроизносимыми названиями, прекрасные в любую погоду, были птицы и звери, нормальный, красивый и радостный мир, из которого я на несколько часов нырнула в безумный мир старого фашиста, и вынырнула оттуда с ещё более обострённым восприятием красоты, чистоты, любви. А, может быть, мне только кажется, что я вынырнула, ведь из Норвегии уезжают последние евреи. Приходят к власти новые квислинги, тихо, без маршей и нацистских приветствий. Нет, я обещала о хорошем, я ведь пишу не политическую статью, а всего лишь путевые заметки.

На кораблях, которыми мы плавали в Антарктику и Арктику, читались очень интересные лекции. В Антарктике лекторы были из Кембриджа, и я много нового узнала об экспедициях на Южный полюс, о путешествиях Дарвина на Огненной земле, о флоре и фауне тех мест, об истории Фалкландских островов, Уругвая, Аргентины, Бразилии и Чили. На сей раз лекции читали два профессионала: профессор астрономии из Белфаста и блестящий морской историк, автор книг и лектор, британец с двойным гражданством, обитающий чаще на Манхэттене, но сохранивший британскую чопорность в одежде и британское же блестящее чувство юмора. Перед высадкой в каждом порту, помимо полезной информации, читалась лекция по истории, и дни в море были очень нагружены, т.к., помимо бесконечного наматывания кругов по палубе для сохранения фигуры (еда на корабле вкусная), я бегала на три лекции в день. Моя образованность в области астрономии и истории мореплавания выросла значительно, что не очень сложно, когда начинаешь с очень скромного уровня.

Современная Норвегия – страна мало населённая и очень богатая. Богатство её пришло с нефтью, и, в отличие от России, все население получает от этого реальные выгоды. Города ухоженные, социальное обеспечение на высоте. В двух референдумах норвежцы отказались от членства в Европейском сообществе, сохранили свою валюту и правильно сделали. В стране четвёртый в мире доход на душу населения. Душ немного, и 90% прироста населения происходит за счёт иммигрантов. В общем-то неглупый экскурсовод на одной из экскурсий этому почему-то очень радовалась. Она же противопоставила позиции Буша после 11 сентября (мы их найдём и накажем) норвежскую позицию – мы ответим на теракт усилением демократии. Ну что ж, дай им Бог, пусть усиливают. Интересно, какую Норвегию и, вообще Европу, будут знать наши внуки.

Норвегия занимает четвёртое место в мире с конца по религиозности; только 20% населения говорит, что церковь занимает хоть какое-то серьёзное место в их жизни. 30% населения работает на правительство, но нефть вывезет и не это. Налоги высоченные, “государство-няня” – всё сходит с рук, и одна из самых дорогих стран в мире – Норвегия – является также одной из самых богатых стран.

Теперь о своём, о туристском. Начну с нашей первой остановки, милого города Бергена. Основанный в 11 веке, сразу по окончании эры викингов, он какое-то время был столицей Норвегии и довольно долго её самым большим городом. Сегодня Берген – второй по величине город Норвегии. Во втором по величине городе проживает всего около четверти миллиона. Город хорош и при прогулке, и при виде сверху.

Есть там очаровательный старый деревянный торговый район Брюгген, где цветные домики лепятся друг к другу, и где вывески одна краше другой.

В Бергене я впервые пообнималась с троллем, которых в Норвегии видимо-невидимо. Помните милую детскую книжку о Муми-тролле? Так вот, она написана финкой, и в иллюстрациях там какие-то совершенно другие тролли. В Норвегии они все с большими ушами и очень симпатичные; их статуи стоят везде, и в туристских магазинах их никак не избежать тоже. Я не устояла и купила тролльчиху, потому что она была одна, а все остальные тролли были мужчины, и ей было не с кем пошушукаться.

Всегда трогают цветы в северных городах, а в Бергене в июле цвела сирень.

По фиордам мы плыли в разную погоду. В чудесный солнечный день маленькие домики на берегах казались игрушечными, водопады искрились, и всё это отражалось в зеркале воды.

Плыли мы и в холодные дни, в других широтах, когда туман частично скрывал берега, и я в зимней куртке стучала зубами; и это было тоже красиво, но иначе, более таинственно, что ли. Я до этого видела фиорды в других странах, и норвежские меня не разочаровали.

Тромсё – симпатичный город, с интересными соборами и музеями, окружённый горами, всё при нём, но запомнится он мне самой красивой из виданных мной когда-либо радуг. Эта поездка, вообще, баловала радугами, но такой полной дуги и такого полного спектра (как однажды Жак-звонарь головой сломал фонарь) я никогда не видела, почему-то всегда не вытягивал именно фонарь, или фазан, местонахождение которого желал знать каждый охотник, а тут фиолетовый цвет был сочный, широкий.

В Тромсё есть интересно решённый Арктический собор с прекрасными витражами.

Флаам, или Флам, или Флом (нашла на интернете по-русски все три варианта, что имеет смысл, т.к. пишется он по-английски Flaam и произносится Флам, а по-норвежски Flåm и произносится скорее как Флом) – маленькая деревушка, очень туристская, с великолепным видом сверху, с перевала, на Аурландсфиорд.

Теперь я дошла до двух своих самых любимых остановок. Первая – место под названием Ню-Олесунн (Ny-Ålesund), самое северное в мире поселение с постоянным населением, одно из четырёх таких поселений на Шпицбергене, на сегодняшний день международная полярная исследовательская станция.

Постоянное население невелико – зимой 30 человек, летом доходит аж до 120. Высадка пассажиров увеличила население раз в 5. Смотреть на карту страшновато, так далеко на севере находится Шпицберген, но средняя температура зимой там -14 С, а летом +5 С, всё благодаря тому же Гольфстриму. Здесь наносится самый северный в мире ресторан и самое северное в мире почтовое отделение. Самое южное почтовое отделение мы видели на Огненной земле, ура, все симметрично и перпендикулярно.

Исследователям составляют компанию птицы и белые медведи. Белые медведи – животные агрессивные, и тет-а-тет с ними обычно кончается плохо для одного из встретившихся – для человека, если у него нет ружья, а в противном случае для медведя.

По агрессивности они занимают пятое место в мире. Первых четырёх мы видели совсем близко в национальных парках Южной Африки (африканский слон, носорог, гиппопотам и южноафриканский буйвол), а с белым медведем интимно познакомиться нам, к счастью для нас, не удалось, хотя за день до нашего приплытия одного из них видели возле посёлка, и при нас окрестности поселения патрулировал человек с ружьём и красавицей-собакой.

Знаки о том, что без ружья нельзя выходить из посёлка, стоят в конце каждой тропки, и все за ними храбро фотографируются. Сфотографировались и мы.

На Шпицбергене я впервые в жизни увидела тундру, ничего ослепительного, но всё равно приятно.

Ню-Олесунн связан с именем Руала Амундсена. Отсюда великий путешественник и покоритель Южного полюса улетал в 1926 году на дирижабле “Норвегия”, создателем которого был Умберто Нобиле, в их совместную экспедицию. Они перелетели через Северный полюс и успешно приземлились на Аляске.

Отсюда же вылетел Нобиле в 1928 году в свою неудачную экспедцию на дирижабле “Италия”. Дирижабль разбился; Нобиле выжил, но Амундсен погиб при его розысках. В поселке сохранилась башня для запуска дирижаблей, и стоит памятник Амундсену.

В маленьких домах находятся исследовательские станции десяти разных стран, в том числе первые в мире арктические станции Китая и Индии.

После нескольких часов ходьбы по поселку многие вернулись на корабль – кто поесть, кто поспать, кто к любимой математике, а я осталась – ведь вряд ли я буду ещё раз на Шпицбергене. Оставалось больше часа до отплытия, и я пошла бродить одна и делать то, что я больше всего люблю делать в путешествиях: смотреть, прислушиваться, вживаться, на минуту примерять на себя другую жизнь. Всё воспринималось как-то иначе, острее, подлиннее, и природа, и домики исследователей, и полная тишина. Я встретила всего двух человек, и оба они были не туристы, а полярники.

В какой-то момент я вдруг испугалась, и не того, что придёт медведь и поужинает мною, а того, что я перепутала время и корабль уже уплыл, а я осталась тут зимовать. Мне как-то не верилось, что никто больше не хочет насладиться этим миром и покоем. Я увидела тропку, по которой до меня явно прошло немало людей, и решила пробежать по ней к месту, откуда видна пристань. На этом мой покой кончился.

На Шпицбергене живут очень нарядные птички, полярные крачки (arctic terns), с хвостом в форме вилочки и длинным ярко-красным клювом. Эти занятные птицы гнездятся за Северным полярным кругом, а зимовать улетают к Южному полярному кругу, пролетая многие тысячи километров нелегкого пути. Нас на корабле предупреждали, что эти прелестные создания атакуют всех, кто осмеливается пройти недалеко от их гнезд.

Гнезда у них на земле, их не видно, а атакуют они своими острыми клювами, бьют по голове, да так, что кровь течёт. Я видела одного такого пострадавшего, зрелище не для слабонервных. Голову советовали защищать толстыми шапками или зонтиками. Шапки или зонтика у меня не было, но был капюшон, который я, услышав над собой яростные крики, успела натянуть на голову. Обошлось без кровопролития, капюшон смягчил удары, а я долго чувствовала себя виноватой перед птичкой-террористкой за то, что невольно потревожила её покой.

Корабль никуда не уплыл, стоял себе на своём красивом месте. Прощаясь со Шпицбергеном, я окунула пальчик в Северный Ледовитый океан, на ножку пороху не хватило, температура воды была 7 С, теплее температуры воздуха, но, прямо скажем, не Багамы.

Второе особенно полюбившееся мне место было на самой верхней оконечности Норвегии. Мы прибыли в чудесный маленький городок Хоннингсваг солнечным утром.

Я с риском для жизни оторвала Борю от компьютера, и мы сошли на берег рано, чтобы опередить толпу и увидеть подлинный, только что проснувшийся городок.

Мои усилия окупились: мы подошли к какому-то административному зданию и увидели группу оленей, застывших в невероятно живописных позах, и не наших мичиганских ежедневных гостей, а тех красавцев северных оленей, на которых катается дед Мороз или Санта-Клаус. “Памятник”, подумала я, но тут памятник зашевелился.

Мне понравились яркие бабушки из северной народности саами (они же лопари), помните, те самые, про которых Галич писал “и рубают финики лопари”.

На этом же острове находится самая северная точка Европы – мыс Нордкап (Northcape). В этом месте Норвежское море, принадлежащее акватории Атлантического океана, встречается с морем Баренцевым, входящим в акваторию Северного Ледовитого океана.

Полюбила же я Хоннингсваг не за это, и даже не за оленей, не за цветные домики, а за чудесную экскурсию в птичий заповедник.

Птиц там было не преувеличивая многие миллионы. Водятся там очень симпатичные птицы паффины или тупики (ударение на первый слог, по-английски puffins), небольшие птицы с красным клювом и красными лапками, нежные к своим долгосрочным партнерам, на суше напоминающие пингвинов, но умеющие в отличие от пингвинов летать со скоростью быстрого автомобиля.

Живут там также огромные бакланы, самые большие птицы Атлантики, с размахом крыльев до двух метров, белые с желтыми клювами, и черные корморанты, и красавцы белохвостые орланы.

Экскурсия называлась птичьим сафари, и это было действительно как сафари в Африке – несколько часов, когда отступает всё, и остается только счастье от того, что смогла подглядеть эту птичью жизнь, заглянуть в это нетронутое птичье королевство.

Обратите внимание на скалу-ведьму, какое чувство юмора оказалось у природы.

В этой живописной рыбачьей деревушке я впервые увидела, как норвежцы сушат треску.

Шесть ночей мы были за Полярным кругом; солнце не заходило, и в полночь было светло. Для меня это вылилось в шесть белых ночей, но вообще солнце в этих краях не заходит всё лето. Белые ночи летом гарантируют черные дни зимой. На вопрос одного из туристов о том, что же делают люди в эти долгие зимние месяцы, наш экскурсовод ответила, что все её друзья отмечают дни рождения в сентябре, октябре и ноябре. Какая ни есть, а всё же рождаемость. Надо посоветовать итальянцам зимой перебираться сюда.

Вот, пожалуй, и всё, веселое и грустное, хорошее и плохое, связанное с этой поездкой. В конце непрошенный совет, на сей раз по Пушкину “Kуда ж нам плыть?”. Если необходимо выбрать только один круиз, то, по-моему, в Антарктику. Если же выбирать необязательно, то это – хороший и интересный маршрут. Счастливого плавания!

Мара Мордухович, Энн Арбор, 31 августа 2012

Copyright @ Margaret Mordukhovich, www.maratravelblog.com