Германия

 

 

Мои личные отношения с Германией довольно долго складывались очень непросто. Первый раз в эту страну я даже не приехала, а заехала совершенно случайно. Было это давным-давно, лет двадцать пять тому назад. Это была одна из первых моих поездок в Европу, навигаторы и интернет тогда еще не существовали, и мы с мужем, вооружившись картами, переезжали на машине из Праги в Вену. Карты предлагали нам скосить угол и проехать через Германию, но я от этого отказалась наотрез. Рожденная после войны, я выросла на рассказах родителей о фашистских зверствах. Мою бабушку сожгли живьем вместе с другими близкими родственниками моего отца, мои дядья погибли на фронте, их семьи, включая моих маленьких двоюродных братьев, погибли в гетто. Все это впиталось, вросло в мое сознание, и в Германию ехать мне было почти страшно. Не знаю, что именно произошло, то ли мой муж заблудился, то ли решил мои возражения проигнорировать, но мы туда все-таки заехали.

Прекрасно осознавая, что война закончилась много лет тому назад, абсолютно не склонная к истерике я, обнаружив где нахожусь, тем не менее в первый и на сегодняшний день в последний раз в жизни испытала что-то вроде мягкого приступа паники – мне было физически нехорошо, и я мечтала поскорее оттуда выбраться. Я с юности люблю стариков, люблю на них смотреть, а в Германии я при виде каждого мужчины старше шестидесяти начинала гадать, а что же он делал во время войны, сжигал ли он людей живьем и испытывает ли сегодня хоть какое-то чувство раскаяния. Как оказалось, какие-то основания для этого у меня были. Например, у одного хорошего знакомого отец был фанатичным нацистом и штурмовиком Гитлера. Он дожил до глубокой старости и до конца жизни считал, что все было сделано правильно, что русские – недочеловеки, а евреи исключительно сами во всем виноваты, и их просто необходимо было истребить.

С тех пор прошло немало времени. Я начала регулярно бывать в Германии, с каждым разом все больше привыкая к звуку немецкой речи вокруг меня. Я встречалась с отвратительными проявлениями ксенофобии в Австрии, о чем писала в своих заметках о Вене, но в Германии ничего подобного не испытывала никогда. В июле 2009 я приехала в Берлин с мужем на месяц, и это дало мне возможность хорошо поездить по стране, немало увидеть и прочувствовать. Первая глава этих заметок во многом базируется на моих письмах той поры, и я сознательно сохраняю свой голос того времени, даже если я сейчас не во всем с собой тогдашней согласна. С тех прошло всего семь лет, но за это время изменились и Германия, и мое отношение к ней. Об этом я пишу во второй главе.

Интересно, что описывая настоящее, я семь лет тому назад постоянно думала о прошлом. Вот что я тогда писала.

Год 2009

 “В Германии меня постоянно обуревают очень сложные чувства. Люди здесь ведут себя очень приятно. Царят порядок и дисциплина. Невозможно даже представить, чтобы тебе, как в моей любимой Италии, забыли оформить рабочую визу или не заплатили вовремя зарплату. Всё делается чётко, вовремя и строго по правилам. Еда – обильная, официанты – приветливые. Когда я стою на углу с картой и пытаюсь сориентироваться, ко мне подходят немцы и предлагают помочь. Коллеги мужа по всей стране приглашают нас к себе домой, водят в рестораны, откармливают до ожирения, развлекают до посинения. Дома чистейшие, садики такие ухоженные, что я со стыдом и вместе с тем со странной нежностью вспоминаю свои растущие без спроса одуванчики.

Немцы – народ формальный. Заходишь в подъезд, а на двери табличка: “Герр инженер такой-то”. В объявлениях о его докладе мужа называют герр профессор доктор. Ему полагается почёт и уважение, и поэтому показать нам очаровательный город Бамберг поехал не один герр профессор доктор, а целых три, и мы ехали на двух машинах: в одной везли мужа, в другой – меня. Машину ведут аккуратно, дорогу переходят только на зелёный свет. Что обещали, то делают, причём в очень точно расписанной манере. Большая часть тех, с кем мы тут сталкиваемся, люди очень милые, хорошо образованные и весьма предупредительные. И вот тут-то, как ни странно, и начинаются мои страдания. Я никак не могу уместить в своей голове, понять, осмыслить, почему их отцы и деды сжигали людей живьём, почему они превращали женщин в дым крематориев, расстреливали маленьких детей и стариков. Эпизод с тремя милейшими профессорами в двух машинах произошёл в Байройте, городе Вагнера, который Гитлер удостаивал особой любовью и который был его оплотом. Протестанты, так любимые нами в Америке, в Германии в большинстве своем поддерживали Гитлера.”

“Если всё это отбросить, Германия – страна очень интересная для туриста, с игрушечными, пряничными городками – красные крыши, в центре кто-то поднял за шпиль и воткнул церковь, всё очень чисто, ухожено, красиво. Жизненного пространства хватает, огромные леса, обширные поля, широка страна моя родная.

Хочется отойти от бесконечной темы войны, поэтому замечу следующее. Германия летом – замечательное место для утоления желудочной ностальгии, если таковая имеется. Во всех магазинах продаётся кислая вишня, есть лисички, смородина, селёдочка. Для тех, кто ест свинину, здесь сущий рай, но и те, кто не ест, выживают неплохо.”

“В маленьком городе Вюрцбурге есть совершенно замечательный дворец, входящий в список мировых сокровищ ЮНЕСКО, с фресками, расписанными Тьеполо. Там, например, есть собака, которая кажется скульптурой, и продолжает оставаться трёхмерной даже когда ты узнаёшь, что это часть фрески. Тьеполо делал потрясающие вещи со стукко, и в этом дворце он превзошёл сам себя. Я бреду по дворцу в восторженном экстазе. Экскурсовод рассказывает, что Вюрцбург бомбили без всяких на то причин, что дворец сильно пострадал, обвиняет союзников и ждёт негодования по этому поводу, и я это негодование уже почти испытываю, потому что бомбить – это плохо, и нельзя же, чтобы пострадали такие фрески и такой дворец, а потом вспоминаю, что они тоже немало чего разбомбили, и опять испытываю сложные эмоции (см. выше). Всё, попробую с этой лошади слезть, а то она скоро сдохнет.”

“Я ходила в еврейский музей и в синагогу в Вюрцбурге, мы были на службе и на последовавшем за ней ужине в прекрасно сохранившейся старой синагоге в Байройте. Там существует сейчас еврейская жизнь, поддерживаемая количественно нашими престарелыми соотечественниками, а материально безусловно не ими. На обеде было много водки, хоть залейся, обильная еда и грустное ощущение, что присутствуешь при не совсем удачной попытке реанимации, и пациент скорее мёртв, чем жив.”

“Есть в Вюрцбурге и мемориал немецким солдатам, погибшим во Второй мировой. Это, наверное, справрдливо, но как же мне трудно это принимать.”

“Восточная Германия по-прежнему сильно отличается от западной. Выше безработица, беднее, а, главное, люди тоже немного другие..

Интересно, что реюнификацией Германии недовольны обе стороны, естественно, по разным причинам. Западные немцы считают, что огромные деньги уходят на поддержку восточных областей, на строительство инфраструктур. Эйфория кончилась вскоре после того, как сломали стену, ведь, как известно, ломать не строить.

В разговорах с восточными немцами выясняется, что обижены и они. Многие считают, что их при воссоединении унижали, сносили здания, которые были для них символом, не ценили их культуру. С Штази в восточной Германии сотрудничал в той или иной степени каждый десятый. Сотрудничавших и членов партии часто выгоняли с работы. Разумеется, при разоблачении иногда допускались ошибки. Некоторые из наших знакомых восстановились по суду, получили значительные компенсации. Все эти обиды даже для незатронутых оказались во многих случаях очень важны, иногда даже важнее свободы “почирикать”, свободы ездить. Сейчас в восточной Германии выигрывают левые партии и бывшие коммунисты.

Некоторые люди в западной Германии говорят о том, как благотворно на них повлияла американская оккупация. Они рассказывают, что американцы учили их демократии, возили детей на экскурсии в концлагеря, и, в результате, вывели новую породу немцев, стыдящихся своего ужасного прошлого”.

“В Берлине существует прекрасный еврейский музей. Там очень чётко показано, как в какой-то момент евреи очень обрадовались тому, что появились новые веяния: Гёте сказал, что евреи тоже люди. Евреи поверили и начали ассимилироваться со страшной скоростью. Были патриотами, были немцами больше, чем немцы. Многие, получившие разрешение эмигрировать в 38-м, не уехали. Чем это закончилось, рассказывать не надо.

Нашла в музее много информации о моём как бы родственнике
Леопольде Цунце. Документов никаких нет, есть семейная легенда, поэтому ‘как бы’. Он был историком, одним из основателем науки о еврействе, борцом за улучшение положения евреев в Германии. Борец за реформы в иудаизме, он затем в них разочаровался, сосредоточившись на науке и на развитии национального самосознания, способного сохранить еврейский народ. Позднее он приходит к, увы, неочевидному для многих выводу, что еврейство имеет такое же право на существование, как и любая национальная культура.

По музею водят многочисленные молодёжные экскурсии. Им рассказывают про Холокост. Это хорошо. В городе большой и незамысловатый мемориал жертвам Холокоста. Осталось незастроенным место, где было гестапо, и там тоже мемориал. Это тоже хорошо. Все мои знакомые – убежденные пацифисты.”

“Удивительно, но в центре Берлина существует абсолютно нетронутое очень большое и очень старое еврейское кладбище, где сохранилась и могила все того же Цунца.

На самых старых камнях есть надписи на иврите, но с начала 19 века стали писать в основном по-немецки. Очень многие из родившихся в начале 19 века лежат там под камнями с именами Вильгельм, Амалия, Адольф. Ассимиляция немецких евреев была полная. Как известно, им это не помогло”.

“На этой фотографии восстановленная Новая Синагога в Берлине. У нее богатая история, о которой я не буду подробно рассказывать, расскажу только об одном поразившем меня факте. Оказывается, когда во время печально знаменитой Хрустальной ночи толпа нацистов ворвалась в синагогу, глумилась над свитками Торы, уничтожила, что смогла, а затем подожгла синагогу, местный лейтенант полиции, немец Отто Беллгардт со своим единственным пистолетом разогнал толпу, запретил уничтожать исторический памятник и тем самым позволил пожарной команде погасить огонь и сохранить здание. Начальник местного отделения полиции обер-лейтенант Вильгельм Крюцфельд прикрыл Беллгардта, и его не наказали. В этой синагоге продолжали молиться до 1940 года. У нее многострадальная история, она пострадала во время бомбёжек союзников в 1943-1944 годах, и восстановили ее не в ГДР, а только после падения Берлинской стены, но я не об этом, а о том, как много может сделать один человек, чьего имени мы даже не знаем.”

“Я хочу ещё раз подчеркнуть две мысли. Первая состоит в том, что большинство людей мне здесь искренне нравятся. Почему-то очень изредка попадаются именно дамы, с которыми сразу хочется хенде хох, но в целом люди здесь приятные, и нет ничего плохого в чистоте, обязательности, порядке, если только это не доведено до абсурда.

Вторая же состоит в том, что если всё, о чём я писала выше, могло произойти здесь, то это может произойти где угодно”

Год 2016

Так я писала в 2009 году. Вторая глава написана позднее, в основном в 2016 году. Глядя назад, сейчас мне кажется, что 2009 все еще был годом надежды, по крайней мере для меня. Позади было 11 сентября и немало других терактов, Европа уже активно меняла свой облик, в Израиле шла очередная интифада, но мне тогда казалось, что войну с Аль-Каидой мы выигрываем, что есть шанс стабилизировать Ближний Восток, и что старушка Европа еще протянет немало веков.

С тех пор прошло всего семь лет, но, во многом благодаря неумной политике Америки и стран Западной Европы последних лет, Ближний Восток полностью дестабилизирован, выросла новая, более могущественная террористическая организация ИГИЛ, самолеты взрывают все чаще, в Израиле убийства людей стали повседневностью, Париж и Брюссель обагрены кровью, а Европа меняется на глазах, и процесс этот в некоторых странах кажется необратимым. И, может быть, именно благодаря новой трагической ситуации в Германии мое отношение к ней на сей раз изменилось. Но для начала я хочу поговорить о ее недавнем прошлом.

Почему-то мне хочется начать с Берлинской стены. Будучи в Германии, обязательно посмотрите останки стены, особенно там, где сохранились старые и регулярно появляются очень интересные новые граффити.

Эта карикатура базируется на очень популярной в новой демократической Германии документальной фотографии, где Брежнев и Хоннекер обмениваются страстным поцелуем.

 

Среди граффити много политических, не обошлось и без Горби.

Много просто ярких весёлых картинок, нарисованных в страшном месте, возле одного из контрольных пунктов, разделявших Берлин на два города, на два мира.

Этот милый мостик теперь соединяет бывший восточный Берлин с бывшим западным, и странно думать, что свободолюбивые мальчики платили жизнью за попытку переплыть эту маленькую речку.

В центре города Берлинская стена ободрана, ее кусочки в 1989 году люди расхватывали на сувениры. Возникла она неожиданно, построенная солдатами в одну печальную ночь. До этого люди могли спокойно передвигаться между двумя Берлинами. При этом, если любой немец из ГДР добирался до Восточного Берлина, он или она могли сесть в трамвай, добраться до Западного Берлина, а там попросить политического убежища. Таких людей отправляли самолетами в Западную Германию и помогали им с расселением и работой. Таким образом, к концу 1961 года до двадцати процентов восточных немцев стали немцами западными. Сильного движения в обратном направлении почему-то не наблюдалось. В декабре 1961 года глава государства Вальтер Ульбрихт, напуганный перспективой остаться без народа, добился у своего Большого Брата разрешения отгородиться от Запада стеной. Построили ее умно, на метр вглубь от демаркационной линии, целиком в Восточном Берлине, и ни американцы, ни западные немцы ничего не могли изменить. Стена в одну ночь сделала перемещения невозможными, разъединив на долгие 27 лет семьи и влюбленные пары, в которых люди проживали по разные стороны стены. Восточные немцы, работавшие в Западном Берлине, в одну ночь оказались безработными.

Естественно, производились отчаянные попытки воссоединиться, убежать, оказаться в свободном мире. Только немногие из них оказались удачными. Моя самая любимая история об удачном побеге – это история о том, как молодой мужчина с колоссальным трудом получил разрешение поехать на похороны умершего родственника в Западный Берлин, а его жена должна была остаться в Восточном Берлине заложницей. Их этот вариант не устроил, и пара нашла невероятно остроумный способ оказаться в Западном Берлине вместе. Женщина сшила себе костюм, который выглядел, как чехол от автомобильного кресла. Надежда была на то, что не все машины досматривались тщательно. Риск был огромный, вместо Западного Берлина они могли на долгие годы оказаться в тюрьме. И все же они рискнули. Женщина села за руль, мужчина сел ей на колени, и в темноте они подъехали к пропускному пункту. Им повезло, пограничник увидел одного мужчину, сидящего за рулем, проверил документы, машину обшаривать не стал, и они проскочили.

Как правило же, эти попытки заканчивались трагически. Возле чекпойнта Чарли есть музей берлинской стены. Грустно смотреть на фотографии молодых людей с хорошими лицами, расстрелянных при попытке убежать, перелезть через стену, то есть сделать то, что во всем свободном мире считается нормой – поменять место жительства, переехать в другую страну по своему выбору. Было много арестованных, среди них человек, который так тщательно готовился к побегу, что умудрился секретно построить замечательный воздушный шар. На этом шаре он сумел подняться в воздух, сумел перелететь через стену, но подвели карты. Пролетев над небольшим Западным Берлином, он по ошибке приземлился за его границей и оказался опять на территории Восточной Германии, где был немедленно арестован и осужден.

Чекпойнт Чарли стал особенно знаменит в октябре 1961 года, когда начался так называемый Берлинский кризис. Драма разыгралась неожиданно. До этого дня американские дипломаты и военнослужащие в военных машинах могли проезжать в Восточный Берлин, не предъявляя документы пограничникам. 22 октября правила изменились, пограничникам было приказано документы проверять у всех, но американцев об этом не известили. В этот вечер американский дипломат повез жену в Оперу – большинство музеев и Оперный театр находились на территории Восточного Берлина. Дипломат попался упрямый: на требование предъявить документы он заявил, что согласно закону имеет право проехать без их предъявления. Пограничник тоже не мог нарушить приказ, и так они препирались три часа. С обеих сторон было вызвано высокое начальство. Начальство тоже не сумело договориться, и в качестве последнего аргумента обе стороны вызвали танки. В течение пяти дней мир, затаив дыхание, следил за тем, как 10 советских и 10 американских танков стояли, направив дула своих пушек друг на друга. Третья мировая война тогда не началась: нервы выдержали у всех, провокаций ни с чьей стороны не было, и стороны в конце концов сумели договориться.

В свой последний приезд в Берлин я впервые пошла в музей убитых европейских евреев. Расположен этот музей под землей, под известным одноименным мемориалом. Музей рассказывает о трагедии европейского еврейства на примере конкретных семей, отдельных концлагерей, выборочных гетто. В пустой комнате зачитывают имена погибших.

Трогательные довоенные фотографии кудрявой девочки с большим бантом, молодых людей, счастливых семей. Страшные фотографии массовых расстрелов. Смотрела с комком в горле, и меня не оставляло постоянное осознание того, что, родись я лет на 12 раньше, там могла бы висеть моя фотография, тоже с кудряшками и большим бантом.

Спокойным голосом в музее зачитывается письмо молодого немца жене. Он сначала ужаснулся тому, что ему приходится расстреливать детей, а потом вспомнил двух своих маленьких девочек в Германии и решил, что все это делается для их блага, иначе звери-евреи доберутся до Германии и растерзают его дочек.

Там же есть две фотографии, рассказывающие историю последних минут жизни немца по имени Йозеф Шмидт. Йозефу Шмидту было приказано расстрелять жителей деревни, возле которой у немцев был тяжелый бой с партизанами. На первой фотографии все как всегда, на стоящих у стены с поднятыми руками стариков, женщин и детей направлены дула немецких автоматов. На второй фотографии в их строй становится немецкий солдат, уже без каски и автомата. Йозеф Шмидт сказал: “Я солдат, а не палач, я не могу расстреливать невиновных”. Его расстреляли, и хотя таких Шмидтов было очень мало, мне сразу становится чуть-чуть легче. Я вспоминаю, как наших уже очень стареньких друзей, немецких евреев, проживших всю войну в Германии с не до конца легализованными фальшивыми документами, спас от неминуемой смерти офицер Вермахта.

А потом я смотрю вокруг и понимаю, что, кроме иностранцев, в музее очень много совсем молоденьких немцев, причем без учителей, и, значит, они по-прежнему ходят в такие музеи. И тут, как ни странно, меня наконец-то начало отпускать.

Впервые за все эти годы я подумала о том, что ни одна страна в истории не пошла так далеко в своем раскаяния и в признании своей вины. Не только ни в чем лично не повинные внуки и правнуки эсэсовцев, но и внуки Йозефа Шмидта и Отто Беллгардта в своей повседневной жизни видят эти памятники каждый день, ведут ли они в школу своих детей или бегут на работу.

Они пробегают мимо мемориалов, посвященных не только истреблению евреев, но и истреблению гомосексуалистов, цыган, политических противников. Вот уж воистину ничто не забыто и никто не забыт. По-моему, именно так выглядит Покаяние.

В 87 году, во время перестройки, моего мужа впервые выпустили на конференцию за рубеж, в ГДР, и он оказался в Восточном Берлине. Ночью он искал развалины Новой синагоги ( в то время она не была еще восстановлена) и спросил молодого немца, как ему туда пройти. Парень молча довел его до места, а затем на прекрасном английском сказал: “Я хочу извиниться перед вами за то, что мы, немцы, с вами сделали”, повернулся и растворился в ночи. Этот юноша был представителем той новой породы, о которой я писала выше.

В День Победы я наткнулась на колонну русских, идущих к памятнику русским солдатам в самом центре Берлина, рядом с Рейхстагом.

Шли они под красными флагами с серпом и молотом; было мало полиции, и я не видела никаких беспорядков. Шли внуки победителей, внуки людей, поставивших Германию на колени, разбомбивших Берлин и оккупировавших Германию на многие года, а “новые немцы” смотрели на это спокойно, как на должное. Эти люди полностью осознали преступление своих дедов и прадедов и приняли назначенное им наказание.

Если вдуматься, то ни в чем не раскаялась Австрия, 99.73% населения которой проголосовало за аншлюс. Посмотрите на фотографии Вены после аншлюса, на снимки униженных евреев, моющих асфальт зубными щетками, и на добропорядочных венцев, гогочущих над этим развеселым зрелищем. Недавно читала статью о том, как литовцы убивали евреев в Литве, о по-прежнему разоренных еврейских кладбищах, и о так и не признанной литовцами смертной вине. В статье рассказывается об идиллическом курортном городке Молетай, где под руководством нацистов евреев расстреливали литовцы, и где теперь местные власти сопротивляются даже установке памятника на месте расстрела, памятника, построенного на деньги потомков тех, кто до сих пор покоится на свалке.

Недавно, заехав ненадолго в Вильнюс, я радовалось этому старинному городу, который всегда любила. За годы вновь обретенной независимости Вильнюс расцвел, и солнечным июньским днем он был полон цветов и жизни. Маленькие магазинчики продавали чудесные литовскую керамику и восхитительный янтарь. В моем детстве и юности с Литвой было связано очень многое, от чудесных ежегодных каникул в Друскининкае до регулярных поездок в Вильнюс, куда можно было доехать всего за три часа и провести день почти на Западе. Я, абсолютно невыездная вплоть до самой эмиграции, радовалась узеньким улочкам старого города, костелу Святой Анны и хоральной синагоге. В Вильнюсе можно было купить сырки в шоколаде, поесть взбитые сливки в старом ресторане “Локус” и даже купить колготки для моих детей. Я всегда симпатизировала стремлению прибалтийских стран к независимости, и сейчас была рада тому, что демократия пошла Вильнюсу на пользу.

В Будапеште есть очень впечатляющий и очень страшный музей в доме, где во время войны находилось Гестапо, а потом КГБ. Обнаружив подобный музей в Вильнюсе, я отправилась туда с большими ожиданиями, и, к своему огорчению, вышла оттуда со щемящим сердцем. Для 200 000 убитых во время войны евреев ( а ведь они тоже были гражданами Литвы) в музее нашлась одна маленькая комнатка, да и в той всего две фотографии я смогла хоть как-то связать с этой темой. О том, какую роль в уничтожении евреев играли литовцы, я не нашла ни одного слова.

Я могу продолжить список стран, ничего не осознавших, и это будет длинный и горький список. Германия на сегодняшний день свою страшную вину признала и заглаживает ее, как только может. Так что именно с этого дня у меня с Германией начались новые отношения, и только будущее покажет, как долго они продлятся.

На сегодняшний день я больше думаю не о прошлом Германии, а о ее будущем, и мне эту страну жаль. Она очень старается, она уже приняла полтора миллиона беженцев с Ближнего Востока, и дай ей Бог в этом не раскаяться. Один из наших знакомых немцев с ужасом рассказывает о колоннах “беженцев”, состоящих в основном из молодых мужчин. Он человек очень добрый и обеспокоен весьма заметным недостаточным присутствием в колоннах тех, кому цивилизованные люди всегда уступали места в спасательных шлюпках. Он говорит о том, что все прибывающие шагают с хорошими телефонами, но на этих телефонах нет снимков их документов, и никто не может удостоверить их личность и убедиться в отсутствии у них связей с террористами. Их истории просто принимаются на веру. Он говорит о лицемерии правительства, старающегося всячески скрыть преступления вновь прибывших. Помимо печально знаменитых изнасилований в Кельне, он рассказывает о взломе квартир в Берлине, об актах вандализма, но факты замалчиваются, и очень популярная Меркель стала объектом нелюбви среди своих прежде таких лояльных избирателей. В его словах очень много логики, и над ними стоит задуматься.

Случайно мною встреченный бывший немец Поволжья, проживающий много лет во Франкфурте, рассказывал мне о том, что многие беженцы учить немецкий не хотят, и, поскольку изучение языка является условием получения денежной помощи, некоторые из них угрожают обучающим их добровольцам, часто стареньким учительницам, желающим творить добро, если те отказываются фальсифицировать их посещаемость.

В Европе сейчас все смешалось, и другой человек, обычно консервативных воззрений, вдруг сказал мне, что лучше пропустить в страну одного террориста, чем не спасти одного настоящего беженца. Я подумала, что он мыслит, как истинно добрый человек, что я всегда осуждала правительства стран, не принявших беженцев из Европы во время войны, так почему же мне так трудно принять его логику? Может быть, потому, что я всегда так легко ставлю себя на место даже не тех, кого убили в Нью-Йорке, Брюсселе, Тель-Авиве, Париже, а тех, кто потерял там своих любимых, детей, внуков. Моя дочь работала в Нью-Йорке в уничтоженных башнях-близнецах, и я пропустила через себя весь ужас того, что могло с ней случиться. Может быть, именно поэтому я не знаю, морально ли спасать одних людей от реальной угрозы, параллельно подвергая реальному же риску жизни других людей. Как политики будут смотреть их близким в глаза, если в Германии начнутся теракты? Да и, говоря о беженцах, спасать в первую очередь надо самых слабых и уязвимых, стариков, женщин, детей, а не оставлять их под бомбами. Могу только позавидовать тем, кто знает все ответы и ни в чем не сомневается, я к их числу, к сожалению, не отношусь.

В Дрездене в течение года на демонстрации протеста каждую неделю собираются огромные толпы. Как и перед реюнификацией, сопротивление опять идет из Саксонии. Немецкая пресса их называет фашистами, а наш друг говорит, что все не так просто. Я же думаю о том, к чему привело унижение немцев и ухудшение экономической ситуации в Германии после Первой мировой войны, и о том, что немцев, даже “новых”, лучше не доводить до крайности, а то на волне недовольства может оказаться у власти очередной маленький человечек со смешными усами.

Сегодня я себя чувствую в Германии эдакой молчаливой Кассандрой. Я случайно набрела в Берлине на этот отель, и его название вместе с выбором флагов показалось мне грустным символом, и не только для Германии. Давайте я на этом остановлюсь и оставлю читателя со своими вопросами и невысказанными пророчествами.

Напоследок только скажу: от террористической угрозы в наши дни нигде не скроешься, а в Германии сейчас очень интересно, и по-настоящему только время покажет, к чему приведут сегодняшние политические и демографические эксперименты. Это тот случай, когда мне очень хочется в своих прогнозах ошибиться.

Мара Мордухович, Берлин – Энн Арбор, июль 2009 – июнь 2016

Copyright @ Margaret Mordukhovich, www.maratravelblog.com