Санкт-Петербург

 

Эти начала писать эти заметки несколько лет назад, но выпускаю их в свой блог только сейчас.. Писать о моей бывшей стране обитания мне всегда трудно. Я не хочу обидеть неточной фразой живущих там людей, но не хочу и врать, ведь лакировщиков действительности хватает и без меня. Очерк в результате получается более субъективный, более личный, более заинтересованный и, конечно, более пристрастный. Сейчас в России я уже турист, а турист никогда не видит всего, но я старалась честно описывать увиденное и трактовать его тоже честно, в соответствии с моим взглядом на мир, даже если это уже взгляд издалека.

С Ленинградом (не потому, что я люблю Ленина, а потому что он тогда так назывался) у меня связано много детских и юношеских воспоминаний. В этом городе жил старший брат моей мамы, мой дядя Хоня. У моего религиозного дедушки было шесть детей, но только его старший сын соблюдал все ритуалы и обряды требовательного иудаизма. Дядя Хоня носил тюбетейку и, работая главным бухгалтером большого судостроительного завода, умудрялся соблюдать субботу тогда, когда у всей страны был один выходной в воскресенье. По субботам он «ходил в банк». По всей видимости он был хорошим бухгалтером, и ему это сходило с рук. Жил дядя Хоня на улице со смешным названием Союз Печатников и в синагогу ходил пешком.

Мои первые детские ленинградские впечатления были не слишком радостные. Дядя Хоня с женой и четырьмя детьми жил в коммуналке. Мы тогда тоже жили в коммуналке, но у нас была только одна соседка; здесь же соседей было видимо-невидимо. На кухню я заглядывала нечасто, но помню темную группу женщин, помешивающих и охраняющих свои кулинарные шедевры. То, что моя религиозная, покрывающая голову тётя Сарра в это толпу не вписывалась, я чувствовала печёнками даже в шесть лет. В туалеты, по-моему, очередь стояла всегда. Мои двоюродные по возрасту годились мне в родители, и визиты моей семейственной мамы с маленькой мной проходили довольно скучно.

Потом я подросла и в 14 лет приехала в Ленинград в гости одновременно с моим братом. Что и говорить, мой брат был отличным экскурсоводом. Он хорошо знал город, а там, где сомневался, наверняка мог пустить в ход своё богатое поэтическое воображение. Он водил меня по Ленинграду и показывал его так, как его надо было показывать такой книжной девочке, которой я была да, наверное, и осталась (хотя до сих пор ко мне применимо только прилагательное, а существительное как-то незаметно и плавно перешло в совсем, совсем другое). В особняках на Английской набережной (ах, первый бал Наташи Ростовой), в узких Петербургских дворах-колодцах (ох, Раскольников), всюду жили, любили, смеялись и страдали литературные герои. По Мойке ходил Пушкин, ах, одного Пушкина было достаточно, чтобы я влюбилась в этот город. Мне никогда не хотелось быть москвичкой, мне хотелось быть ленинградкой. Я бегала в моем родном Минске на лекции искусствоведов из Эрмитажа, и мне казалось, что живи я в Питере, я бы из Эрмитажа просто не выходила, ну разве что поесть да поспать. С Пушкиным у меня бывают рецидивы и сейчас. В свой последний приезд я ходила по Летнему саду и читала про себя строфы из Онегина, и мне было жалко, что я одна и не могу прочесть их кому-то, кто скажет мне: «Как это замечательно».

Я приезжала в Ленинград ещё много раз. Я умудрилась отморозить себе щёки в зимние каникулы, а в Эрмитаже у меня появились любимые залы, и в каждый приезд я уже легко находила дорогу и к Рембрандту, и к импрессионистам. У меня появились любимые улицы, любимые маршруты, любимые городские пейзажи.

Моё высшее практическое достижение, связанное с Ленинградом, состоит в том, что однажды мне удалось пожить там не просто в гостинице, а в гостинице Астория возле Исаакиевского собора, не в том крыле, где Англетер, печально знаменитый безвременной кончиной Есенина, а в том, где сплошная антикварная мебель, и бархатные обои, и умопомрачительные вазы. Моим основным опытом в смысле отелей в то время была не к ночи будь помянутая гостиница в Солигорске, а тут Астория. Попала я туда по милости моей начальницы, которая защищала в Ленинграде диссертацию. Я к этой диссертации ручку, скромно говоря, приложила, и меня взяли с собой то ли из благодарности, то ли на случай трудных вопросов. Трудных вопросов не последовало, и это была единственная роскошная командировка в моей тамошней карьере, когда не надо было идти в номер после ночного машинного времени через строй пьяных шахтёров, и когда никто не высаживал дверь моего номера с криком: «Я тебя трогать не буду, я только поговорить хочу».

Мы поехали прощаться с Ленинградом в 88-ом, перед отъездом в Америку, когда казалось, что вернуться туда уже не придётся никогда. Сохранились фотографии той поры, когда, как математически пошутил наш остроумный друг обо мне: «Мара вся ушла в погрешность». Я там действительно вся длина без ширины, мне отъезд давался трудно, и с Ленинградом я тоже прощалась эмоционально, как прощаются с человеком, которого любишь, но с которым расстаешься навсегда.

Времена вскоре изменились, и визиты «изменников Родины» стали делом несложным, за исключением занудной и раздражающей возни с визами. Мы приехали в уже Петербург в 1998, в смутное время дефолта, с нашей двенадцатилетней «американской» дочкой, как мы её называем в отличие от старшей «русской» дочери. Питер был красив, как всегда, но недостаток денег был заметен всюду, особенно в красавце Петергофе. Наиболее тяжёлое впечатление на американку произвела крошечная квартира моего двоюродного брата в Дачном. Нам к маленьким квартирам было не привыкать, но нас тогда поразило то, что хозяева запретили нам идти пешком к метро в 11 часов вечера, сказав, что это теперь небезопасно. Это были новые для меня реалии, и общее настроение этого визита было немножко грустное.

Всё написанное было предисловием к описанию более позднего недельного визита, во время которого мы из центра не выехали ни разу, по маленьким квартиркам не ходили, и поэтому впечатления у меня были скорее парадные, а, значит, не совсем достоверные. Я не пишу путеводитель, поэтому попробую описать только то, что задело или удивило лично меня, что изменилось, и что, по-видимому, изменится очень не скоро.

Петергоф годы спустя смотрится замечательно, весь отреставрирован и вылизан, парк находится в прекрасном состоянии.

По всему городу открылись продуктовые магазины, которые работают 24 часа в сутки. Нам, уже привыкшим к этому, такие магазины нравятся, думаю, что это удобно и местным. Выбор отличный, но цены на продукты в этих магазинах немного дороже американских. Вообще, много маленьких частных бизнесов. В России в муках рождается средний класс. Муки часто связаны с необходимостью давать взятки всем, от кого твой бизнес зависит, а также с регулярными наездами. Платить надо, как нам объяснили — отказ платить чреват серьёзными последствиями. Люди жаловались на налоговую систему, на чиновников, и хотя во всем мире люди жалуются на налоговую систему и чиновников, мне показалось, что здесь это несколько более серьезно.

Много машин, много пробок на дорогах. Машины есть разные, весь спектр, от жигулей до поршей. Я хорошо помню единственный мерседес Минска, который водил наш однокурсник и приятель, чемпион мира по шашкам, помню еще и потому, что хозяин иногда по рассеянности ехал не по той полосе. Именно поэтому мне было так приятно видеть это изобилие. У некоторых водителей (см. выше) налицо высокий моральный облик и своеобразное чувство юмора.

Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме открылся в 1989-ом году, уже после нашего отъезда, и я побывала там впервые. В какой-то момент у меня, глядя на эту коммуналку, на жуткую кухню, на длинный коридор, перехватило горло от жалости к ней, и даже не потому, что Анна Ахматова была большим поэтом, а еще и потому, что эта женщина знала другую жизнь. Страшно подумать, что на одну жизнь пришёлся медовый месяц в Париже и аресты близких, портрет, написанный Модильяни, и доклад Жданова, поездка по Италии и коммунальные склоки. И всё это в неправильном порядке, парижские туалеты в молодости и жуткий макинтош потом, сначала свобода слова и духа, а потом эта страшная тюрьма, которой был Советский Союз, страх, аресты, смерти. Наверное, проще не понимать, что живешь в тюрьме, так легче. Ахматова понимала все..

В этом же музее одна из комнат отведена под Американский кабинет Бродского. Вещи из его кабинета в Массачусетсе переданы музею Фондом Бродского и его вдовой, Марией Соццани-Бродской. Бродский в этой квартире никогда не жил и даже не бывал. С 2006 года ведутся попытки открыть музей в доме Мурузи, где он жил, с перерывом на ссылку, до своего отъезда в эмиграцию, и он даже открывался на один день в 2015 году, но сейчас опять закрыт на ремонт. Я к Бродскому пристрастна, не только потому, что считаю его большим поэтом, не только потому, что он начинал свою американскую жизнь в том же городе, где я живу уже 26 лет, но и потому, что на единственной встрече с ним в том же Энн Арборе, где нам с мужем удалось с ним минут пять поговорить с глазу на глаз, у него был трогательно сдвинут набок галстук, и с нами разговаривал не небожитель и нобелевский лауреат, а серьезный и доброжелательный собеседник. Я тогда забыла фотоаппарат и подумала, что сниму его следующий раз. Следующего раза не было. Вскоре Бродского не стало.

У меня много фотографий из кабинета Бродского, но самой щемящей из них является фотография письма отца Бродского в ОВИР с просьбой выпустить его к сыну после смерти жены. Это страшный человеческий документ, письмо старого одинокого человека, которого так и не выпустили из страны к единственному сыну. Родители Бродского подавали заявления 12 раз, в том числе по уходу за сыном после операции Иосифа Бродского на открытом сердце. Их не выпустили к нему, его не пустили на их похороны. Огромная страна сводила счеты с двумя стариками.

Я не буду описывать все музеи, в которых я побывала, их немало пооткрывалось за эти годы.

Открылся Музей нонконформистского искусства, по которому 25 лет назад мы бы умирали, а сейчас мне он не показался особенно интересным. Наиболее впечатляющим был вход с очень необычными граффити, мемориальными досками и барельефами.

Государственный музей политической истории России — музей старый, но его лицо, конечно, изменилось с распадом Советского Союза. Музей информативный, в него стоит пойти людям, интересующимся историей. Меня почему-то поразила одна деталь. Одним из экспонатов были результаты опроса людей из разных сфер жизни об их взглядах на уголовные наказания. Среди опрошенных были два священника. Оба они проголосовали за смертную казнь, что показалось мне очень необычным для христианских священнослужителей.

Театральная жизнь бурлит, и в области балета всё по-прежнему прекрасно.

Мы попали на постановку Льва Додина по роману Гроссмана «Жизнь и судьба» в Малом драматическом театре. Пьесу написал сам режиссёр. На меня этот спектакль произвёл настолько сильное впечатление, что я следом еще раз перечитала роман. Мне показалось, что, в отличие от телевизионного фильма, пьеса написана очень бережно, и туда попало всё, что должно было попасть, от острых, на десятилетия опередивших своё время мыслей автора, до замечательных стихов Ходасевича о любви: «Странник прошел, опираясь на посох, — Мне почему-то припомнилась ты…» Если что-то и было усилено и подчёркнуто, то это параллель или даже скорее знак равенства между двумя воюющими между собой системами, между советскими и фашистскими концлагерями, между их отношением к человеку. Я уехала из страны, где слово “еврей” воспринималось почти как ругательство, и мне было приятно видеть, как очень нееврейская аудитория прекрасно реагирует на еврейскую тему спектакля, хотя кто-то и пожаловался на это в подслушанном разговоре в фойе.

Конец спектакля прошёл необычно. Шла сцена, при которых заключённые концлагеря перед расстрелом раздеваются донага перед расстрелом. В сцене участвуют только мужчины, стоят при этом спиной к залу, все видали и не такое. Вдруг стали раздаваться какие-то шлепки и хлюпанья на сцене, в зале шум, шиканье, крики, какие-то удары. Срывалась сильная драматическая сцена. Быстро стало понятно, что это не режиссёрская находка. Тут какой то мужчина, сидящий немного впереди нас, вскочил и стал громогласно декламировать: «Это срам! Это срам!» опять шум, какие-то удары. Актёры доиграли спектакль, и когда зажёгся свет, мы увидели мужчину, у которого текли по голове струйки крови. Стало понятно, что в зале произошёл диспут по-русски. Полицию никто не вызывал, и избитый мужчина просто ушёл. По его какой-то дьякоподобной бородке, по женской интуиции и по слову «срам» я его определила в разряд религиозных протестующих. Боря со мной не соглашался, и на следующий день я полезла на Интернет проверить свою теорию. Оказалось, что Мисс Марпл была права. Некий иерей повелел своей пастве срывать не соответствующие их идеологии спектакли. Мы присутствовали при первой попытке это сделать. Прочла я также, что по мнению актёров им кричали «ПРОДАЛИСЬ! Великая Россия!» и бросали на сцену яйца. Вот так православные священники удивили меня второй раз.

Я очень хорошо отношусь ко всем религиям, я даже не противница смертной казни, просто мое понимание роли духовного лица в обществе по всей видимости отличается от понимания некоторых священников в России.

Приметой нового времени была организованная конференцией экскурсия в Кронштадт. В старые недобрые времена туда не пускали даже советских граждан. В 1996 году Кронштадт перестал быть закрытым городом. Теперь там свобода, и, хотя все улицы носят названия времён застоя, нам разрешали фотографировать даже военные катера на рейде. О Кронштадском мятеже, о Таганцеве, о том, как подавляли мятеж я узнала много нового не из экскурсии, а из просмотренного мной в музее Ахматовой очень интересного документального фильма о Николае Гумилёве. Интересная деталь, которую я раньше не знала — великий гуманист Ленин, оказывается, произнёс известную фразу: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас» в ответ на просьбу исключить Гумилёва из расстрельных списков.

Ну что вам ещё рассказать об изменениях. На паруснике Крузенштерн на немногих натянутых парусах были рекламы, чего моя романтическая душа не приняла.

Музыканты играют джаз, и это совершенно замечательно.

Художники рисуют городские пейзажи. Если что-то купите, и у вас это обнаружат в багаже, отберут сразу. Для покупки картин нужны официальные разрешения Министерства культуры, и серьёзный художник, чьи работы в картинной галерее мне понравились, пожаловался, что это сильно бьёт по его карману. Чистая правда — у меня не было времени на возню с Министерством, а контрабандист из меня плохой. Как и прежде, художники свои работы без разрешения не могут вывезти из страны. Я покупала картины и произведения искусства в разных странах мира, и всюду, кроме России и Белоруссии, разрешения нужны были исключительно на вывоз исторических ценностей, а работы современных художников были собственностью этих художников. Сбереженные деньги я потом потратила в Таллине, где этой проблемы не было, а жаль — Питерский художник мне понравился гораздо больше.

Хочу успокоить консервативные души — крейсер «Аврора» по-прежнему стоит на рейде, однако штурм Зимнего у меня лично не состоялся, т.к. вся арка Генерального штаба была забита какими-то ящиками.

На фоне обшарпанного фасада стоит, всё-таки стоит памятник академику Сахарову.

Совсем невдалеке от него высятся замки новых русских. Мимо этих домов нас провёз на своём маленьком Пежо наш старый приятель и друг нашей старшей дочери, хороший человек, которого я назову Сашей. Когда-то лет двадцать тому назад наша добрая дочь привела к нам домой группу молодых русских ребят — математиков, физиков, биологов, приехавших на разные сроки и по разным поводам в далекий Энн Арбор. Ребята, попав в чужую страну, были слегка растеряны. Пригрели мы всех, но выделялся в этой группе каким-то светлым лицом и хорошим воспитанием именно Саша, на которого я сразу в хорошем смысле этого выражения «положила глаз». Саша по возрасту был где-то между нами и дочерью и дружил с двумя поколениями нашей семьи. Саша был идеалистом в самом лучшем и чистом смысле этого слова. Ему предложили хорошую постоянную работу в Америке. Он уехал, потому что считал, что в трудное время русский человек должен быть в России. Его подружка так не считала, но отговорить Сашу от принятого решения не мог никто, ни дама сердца, ни благополучно живущий в Европе брат.

Такой мотив всегда вызывает уважение, и его словам я доверяю полностью. Он рассказывал нам о теперешней обстановке в России, рассказывал честно и грустно. Он работает, скоро защитит докторскую, у него гранты, он ведёт спецкурсы в университете. Всё это вместе даёт ему зарплату около тысячи долларов в месяц. Средний чиновник официально зарабатывает втрое больше. Не хватает денег на оборудование. Способная молодёжь в науку идти не хочет, идёт туда, где больше платят. На вопрос о том, помогает ли ему его двухлетнее пребывание в Америке, Саша, подумав, ответил: «Скорее мешает. Многие считают, что всё так и должно быть, а я ведь знаю, что бывает иначе». На последние выборы Саша записался наблюдателем. Он говорит: «Всё, что у меня есть, это мой один голос, и я не хочу, чтобы его у меня отбирали». Он просидел на участке до 8 вечера. Когда пришло время закрыть участок и подсчитывать голоса, в комнату вошли здоровенькие ребята и вывели из участка под белы руки всех наблюдателей, включая Сашу. Недавно я беседовала с человеком из России, который сказал мне, что это не типичный случай. Я не пытаюсь обобщать, у меня нет для этого статистических данных, просто пишу о том, что я видела и слышала сама.

Хочу добавить, что с хамством в Питере я не столкнулась ни разу, ни в метро, ни в кафе, ни в магазинах. Молодцы, господа петербуржцы, так держать.

Вот такие сложные впечатления остались у меня от города, который я так любила в юности, и к которому испытываю нежность и сейчас.

В конце непрошеный совет: на Невском работает кафе, интерьер которого напоминает советские квартиры в годах примерно шестидесятых. По телевизору идут «Ирония судьбы» и «Служебный роман», много навевающих ностальгию деталей интерьера. На столиках лежат коробочки с домино, и желающие могут забить козла. Козла я не забивала, но меню тоже было ностальгическое: пельмени, вареники, селёдочка, а для мужа к пельменям бесплатная стопочка. Мне понравилось, а мужу еще больше. Интересно, есть ли еще эти кафе, а если есть, то приятного вам аппетита!

 

Мара Мордухович, Энн Арбор, 2012-2014

Copyright @ Margaret Mordukhovich, www.maratravelblog.com